— Но, насколько я понимаю, картина находится в самой большой комнате в доме вашей матери. И если вы сможете каким-то образом снять ее, куда вы ее поместите?
Изабель покраснела и возмутилась:
— Это не ваше дело, юноша! Ваше дело — вести записи для вашего хозяина.
Николас в свою очередь покраснел и склонился над бумагами. Однако это был очень хороший вопрос.
Целый час мы рылись в документах, и мне удалось убедить миссис Слэннинг убрать из заявления разные оскорбительные комментарии о ее брате. К тому времени у меня уже все плыло перед глазами от усталости. Николас собрал свои записи и, поклонившись Изабель, вышел. Она встала, по-прежнему полная энергии, но нахмуренная: похоже, ее рассердил вопрос Овертона. Я отправился проводить ее на улицу, где ее ждал слуга, чтобы отвезти домой. Миссис Слэннинг встала передо мной — она была высокой женщиной — и своими решительными глазами посмотрела прямо в мои.
— Признаюсь, мастер Шардлейк, иногда я не чувствую уверенности, что вы расположены к этому делу должным образом. А этот наглый юноша… — Она сердито покачала головой.
— Мадам, — ответил я, — вы можете быть уверены, что я буду отстаивать ваше дело со всем рвением, на какое способен. Но моя обязанность — рассмотреть для вас альтернативы и предупредить об издержках. Конечно, если вы мною не удовлетворены и хотите передать дело другому барристеру…
Изабель непреклонно покачала головой:
— Нет, сэр, не бойтесь, я оставлю его у вас.
Я уже не один раз делал ей подобное предложение, но странное дело — самые тяжелые и враждебно настроенные ко мне клиенты больше всего не хотели уходить от меня, словно назло стремились довести меня до ручки.
— Впрочем… — заколебалась вдруг моя собеседница.
— Да?
— Я думаю, вы не до конца понимаете моего брата. — На ее лице появилось выражение, какого я еще не видел. Несомненно, в нем был страх — страх, который исказил ее лицо, придав новые черты. На секунду Изабель стала просто испуганной старой женщиной. — Если б вы знали, сэр, — тихо продолжила она. — Если б вы знали, какие страшные вещи совершил мой брат…
— Что вы имеете в виду? Он что-то сделал вам?
— И другим, — свирепо прошипела миссис Слэннинг, к которой вернулась ее злоба.
— Какие вещи, мадам? — настаивал я.
Но Изабель решительно замотала головой, будто пытаясь вытряхнуть из нее неприятные мысли, и глубоко вздохнула:
— Это не важно. Они не имеют отношения к данному делу.
Она повернулась и быстро вышла из комнаты. Льняные крылышки ее капора сердито рассекали воздух за ней.
Глава 3
Домой я вернулся в седьмом часу. В семь должен был прийти мой друг Гай — поздновато для ужина, но он, как и я, работал допоздна. Как обычно, Мартин услышал, как я спешился, и ждал в прихожей, чтобы принять у меня робу и шапку. Я решил пойти в сад и немного насладиться вечерним воздухом. Недавно я устроил в конце сада небольшую беседку с несколькими стульями, где можно было посидеть и полюбоваться цветочными клумбами.
Тени уже удлинились, а вокруг улья все еще жужжали несколько пчел. На деревьях ворковали вяхири, и я откинулся на спинку стула. Я заметил, что во время разговора с Изабель Слэннинг совсем забыл про сожжение — такова была сила ее личности. Молодой Николас задал ей неглупый вопрос о том, куда она денет роспись. Ее ответ оказался еще одним доказательством того, что для этой дамы самым важным было просто выиграть тяжбу. Я снова подумал о странном замечании в конце разговора — о каких-то страшных вещах, которые якобы совершил ее брат. Во время наших встреч она обычно ничего так не любила, как обвинять и унижать Эдварда, но этот прилив страха был чем-то новым.
Я обдумал, не стоит ли втихую поговорить с Филипом Коулсвином о наших клиентах. Но это было бы нарушением профессиональной этики. Мой долг, как и его, — всеми силами отстаивать интересы своего подопечного.
Мои мысли снова вернулись к ужасам утра. Огромный помост, наверное, уже убрали вместе с обугленными столбами. Я подумал о Коулсвине, сказавшем, что любой из нас теперь может подвергнуться тому же, и задал себе вопрос, нет ли у него самого опасных связей среди радикалов. А мне нужно избавиться от моих книг, пока не истек срок амнистии, вспомнил я и посмотрел на дом. Через окна столовой было видно, как Мартин зажигает восковые свечи в канделябрах, накрывает стол льняной скатертью и выкладывает мое лучшее серебро, тщательно выравнивая приборы.
Вернувшись в дом, я пошел на кухню. Там царил переполох. Тимоти поворачивал над плитой большую курицу, Джозефина, стоя у края стола, раскладывала салаты на тарелки, стараясь, чтобы все выглядело красиво, а у другого края Агнесса Броккет заканчивала приготовление миндального марципана. Когда я вошел, обе служанки сделали книксен. Агнесса была пухленькой женщиной за сорок с каштановыми волосами под чистым белым чепцом и с милым личиком. Впрочем, была на нем и грусть. Я знал, что у Броккетов есть взрослый сын, с которым они почему-то не видятся — Мартин как-то упомянул это в разговоре, но не вдавался в подробности.