— Так значит… Значит, кризис миновал? — сказал я. — Это ужасное сожжение и новое объявление запрещенных книг — последний акт? Ризли и консерваторы оказались посрамлены?
— Если б это был последний акт! — воскликнула королева. — Пропала одна книга, самая опасная из всех, и по моей вине!
Лорд Парр снова положил ладонь ей на руку:
— Успокойся, Кейт, не волнуйся. Ты все делаешь правильно.
Кранмер встал и подошел к окну, выходящему на сад и реку за ним, голубую в этот летний безоблачный день и покрытую пятнышками парусов над баржами и кораблями. Другой мир. Оттуда, где строились новые апартаменты для леди Мэри, доносились отдаленные удары молота. Архиепископ сказал:
— Я говорил о переговорах епископа Гардинера насчет нового договора со Священной Римской империей. А Пэджету удалось помириться с Францией. Однако лорд Лайл и граф Хартфордский тоже неплохо выполнили свою миссию. Оба сейчас за границей, но в следующем месяце вернутся с триумфом, и равновесие в Тайном совете сместится в сторону реформаторов. Это и раздражение короля партией Гардинера поможет нам. Но зреет что-то еще, мастер Шардлейк. — Кранмер обернулся, и я ощутил всю силу его пронзительных глаз. — Мы не знаем, в чем именно дело, но видим, как старшие советники в консервативной партии — герцог Норфолкский, Гардинер и прочие вроде Пэджета, все улыбаются и шепчутся в углах, хотя после своей неудачи должны бы поджать хвосты, как побитые собаки. На следующий день после совета я слышал, как Пэджет шептался с Норфолком о каком-то визите из-за границы — они замолкли, когда я приблизился. Зреет что-то еще, что-то тайное. Они хотят разыграть новую карту.
— А я дала им вторую, — понуро проговорила королева. — Поставила под угрозу себя и тех, кто под моей защитой.
На этот раз ни ее дядя, ни архиепископ не попытались ободрить ее. Екатерина улыбнулась, но не нежной веселой улыбкой, которая всегда была готова появиться на ее лице, а печальной злобной гримасой.
— Вам пора узнать, что я сделала, — сказала она.
Глава 5
(продолжение)
Мы все посмотрели на Ее Величество, и она тихо проговорила:
— Прошлой зимой мне казалось, что король склоняется в направлении реформ. Он провел через парламент билль, дающий ему власть над церковными пожертвованиями — пал еще один бастион папистского обряда. В то лето я опубликовала мои «Молитвы и раздумья» и чувствовала, что могу без опасений написать еще одну книгу, исповедь миру о своих верованиях, как сделала Маргарита Наваррская. И написала небольшой томик. Я знала, что это может показаться… спорным… и потому тайно хранила его у себя в спальне. Исповедь — о своей жизни, о грехах, о спасении, о вере… — Екатерина внимательно посмотрела на меня, и теперь в ее глазах горел огонь убеждения. — Я назвала книгу «Стенание грешницы». И рассказывала в ней, как в молодости погрязла в предрассудках, полных суеты этого мира, и как Бог говорил со мной, но я отвергала его голос, пока наконец не приняла Его спасительное милосердие. — Ее голос наполнился страстью, и она посмотрела на лорда Парра и архиепископа, но те потупились. А королева продолжала, уже спокойнее: — Это Бог дал мне понять, что моим назначением было стать женой короля. — Екатерина опустила голову, и я задумался, не вспомнила ли она свою любовь к Томасу Сеймуру. — В моем «Стенании» я говорила самыми простыми словами о моей вере, о том, что спасение приходит через веру и чтение Библии, а не через бесполезные обряды.
Я зажмурился. Мне было известно о подобных книгах, исповедях радикальных протестантов о своих грехах и спасении. Некоторые были схвачены властями. Было глупо со стороны королевы написать такую вещь, даже тайно, в эти времена раскола и террора. Она должна была знать это, но эмоции пересилили ее политическое здравомыслие. А надежда, что чаша весов склонилась в пользу реформ, снова оказалась катастрофической ошибкой.
— Кто видел эту книгу? — тихо спросил я.
— Только милорд архиепископ. Я закончила ее в феврале, но потом, в марте, началась история с Гардинером. И поэтому я спрятала ее в свой личный сундук и никому о ней не говорила. — Екатерина вздохнула и с горечью добавила: — Видите, Мэтью, иногда я все же могу быть предусмотрительной.
Я видел, что ее разрывают противоречивые чувства: с одной стороны, желание распространить свои убеждения, а с другой — четкое понимание политических опасностей и страх.