— Интересно, что это были за книги…
— Кто знает? Может быть, труды Лютера, или этого Кальвина, который, говорят, вызвал новый шум в Европе, или Джона Бойла… — Джеффри закусил губу. — Армистед просил меня никому не говорить о тех книгах, и я поклялся, что не скажу. Но теперь он умер, и это не может повредить ему.
— Благодарю вас за доверие, мастер Оукден, — тихо сказал я.
Печатник серьезно посмотрел на меня:
— Если бы я рассказал об услышанном не тем людям, Армистед и его друзья могли бы кончить так же, как вчера Анна Эскью. — Его губы вдруг в отвращении скривились. — Это было мерзко, отвратительно!
— Да. Меня заставили пойти и посмотреть, как представителя моего инна. Это был ужасный, злобный акт.
— Мне тяжело, мастер Шардлейк. Мои симпатии на стороне реформаторов. Я не сакраментарий и уж тем более не анабаптист, но я не бросил бы своих соседей в костер Гардинера.
— И Элиас входил в этот радикальный кружок? — тихо спросил я.
— Да, думаю, входил. Этим летом я не раз слышал его голос из хибары мастера Грининга.
— Я должен допросить его, но я буду осторожен.
— Хоть Элиас и такой неотесанный, но был предан своему хозяину. Он хочет, чтобы убийц нашли.
— И он может дать важные показания. Насколько я понимаю, Элиас сорвал первую попытку нападения на типографию за несколько дней до убийства.
— Да. Он единственный это видел, но определенно поднял тревогу и созвал других подмастерьев, — сказал Оукден и, немного помолчав, добавил: — Я вам скажу одну странную вещь, поскольку сомневаюсь, что Элиас об этом расскажет. За несколько дней до убийства мастер Грининг с друзьями, включая Элиаса, собрались на свою вечернюю дискуссию. Спор у них вышел особенно громкий. Окна у них были открыты, и у меня тоже, и какой-нибудь проходящий стражник мог услышать их с улицы. Хотя здесь даже стражники — реформаторы.
Я знал, что во многих лондонских приходах люди все больше обособляются в реформаторских и традиционалистских кварталах.
— Все на этой улице склоняются к реформизму? — уточнил я. — Мне известно, что это так для многих печатников.
— Да. Но то, что я услышал, было бы опасно в любом квартале. Я рассердился на них, так как если бы их арестовали, то и меня бы тоже стали допрашивать, а у меня жена и трое детей, о которых надо думать. — Голос моего собеседника слегка дрогнул, и я понял, как беспокоили его бездумные разговоры соседей. — Я вышел на улицу и хотел постучать им в дверь, сказать, что нужно соблюдать безопасность — свою и мою. А когда подошел к двери, услышал, как голландец — у него характерный акцент — говорит о каком-то человеке, который скоро прибудет в Англию, и якобы этот человек — посланец самого Антихриста, и он сокрушит и уничтожит наше королевство и обратит истинную религию в прах. Они называли имя, какое-то иностранное имя. Я не уверен, что правильно расслышал.
— Что же вы расслышали?
— Оно звучало как-то вроде «Джурони Бертано».
— Звучит по-испански — или по-итальянски.
— Вот все, что я услышал. Я постучал в дверь, попросил их говорить потише и закрыть окна, пока все не оказались в Тауэре. Они не ответили, но, слава богу, закрыли окна и умерили голоса. — Печатник бросил на меня испытующий взгляд. — Я рассказал вам это только потому, что знаю, в какой опасности оказалась королева.
— Я искренне благодарен.
— Но я все не могу понять одной вещи, — сказал Оукден. — Зачем радикалам красть книгу королевы Екатерины, тем самым подвергая ее опасности?
— Я бы тоже хотел это знать.
— Я определенно не слышал, чтобы они упоминали имя королевы. Но, как я сказал, кроме того единственного вечера, когда я услышал про Джурони Бертано, обычно до меня доносились только отдельные фразы. — Джеффри вздохнул. — В наши дни нигде не безопасно.
За дверью послышались шаги, и мы с Оукденом тревожно переглянулись. Дверь открылась, и вошел явно довольный Николас.
— Ты не мог постучать? — сердито сказал ему я. — Мастер Оукден, это мой ученик Николас Овертон. Я прошу прощения за его манеры.
Мой помощник, похоже, обиделся. Он поклонился хозяину дома и быстро повернулся ко мне:
— Извините, сэр, но я нашел кое-что в саду.
Я бы предпочел, чтобы он не выпаливал это перед Оукденом. Для его же безопасности печатнику было лучше знать как можно меньше. Но Николас продолжал:
— Я перелез через стену. Сад за стеной весь зарос высокой травой и ежевикой. Дом разрушен — похоже, это была монашеская обитель. Теперь там нашла жилье семья нищих.