— Поеду в дом отдыха, — сказал он ей. — Потом родится ребенок, и будет не выбраться.
— Возьми меня с собой.
— Тебе учиться надо. Диплом на носу.
— Думаешь, меня станут заваливать?
— Я думал, ты не из тех, кто пользуется своим положением.
— Не из тех, не из тех. Поезжай!
И он поехал, пообещав вернуться примерно через пару недель.
Когда же вместо двух недель на исходе оказалась третья, Юленька, вздрагивающая от каждого шороха и ежесекундно ожидающая требовательного звонка в дверь, набралась храбрости и все же поинтересовалась на кафедре, где числился профессор, скоро ли он вернется из отпуска.
— Ой, Севастьянова, — бойко откликнулась лаборантка, — скажешь тоже, зачем ему возвращаться?
После непродолжительной паузы и нескольких наводящих вопросов Юленька узнала, что интересующий ее преподаватель ни в какой отпуск не уезжал, а отбыл по двухлетнему контракту на работу в университет Массачусетса.
— Все. Будет теперь американцев учить, как правильно дома строить, а то они из-за своих небоскребов все азы, наверное, позабывали, — торжественно заключила лаборантка. — А ты чего нос повесила? У тебя хвост какой? Так пересдашь кому-нибудь другому. Мало у нас профессоров, что ли?
Юленька лишь неопределенно качнула головой и выдавила из себя еле различимый вопрос:
— Может быть, здесь какая-нибудь ошибка?
— Да нет, — недоуменно пожала плечами собеседница. — Откуда здесь взяться ошибке? Разве нормальный человек откажется от такого предложения? Там месячная зарплата такая, которую у нас за десять лет не заработаешь. И собственный дом арендовать можно, и автомобиль нормальный приобрести, и детишек в частную школу определить.
— Каких детишек? — Юленька почувствовала, как бойкие, маленькие пятки начали беспокойно колотить ее по ребрам.
— Так сынишек своих. У него старшему двенадцать, а младшему, кажется, восемь. То ли Петя с Колей, то ли Саша с Сережей. Нет, не вспомню.
— Сережей, — эхом повторила Юленька, прислоняясь лбом к дверному косяку.
— Ну да. В общем, я ради своих деточек уж постаралась бы, чтобы мой контракт продлили, а потом бы еще продлили, и еще, и… Ой, Севастьянова, что с тобой? — Женщина испуганно бросилась к практически съехавшей на пол девушке. — Ты что это удумала? Ну-ка давай, садись! Пей большими глотками, пей, говорю! — Она настойчиво протягивала Юленьке стакан воды. — Что случилось? Ты зачем вообще ходишь? Тебе уже дома сидеть пора. Ты академ взяла?
Девушка сделала несколько глотков и с трудом разлепила губы:
— Нет.
— Нет?
— Еще время есть. Да и защита у меня через пару месяцев, я думала успеть. — Юленька отчаянно пыталась взять себя в руки, но слезы продолжали непроизвольно катиться из глаз, голос неуверенно дрожал, ладони, сжимающие стакан, тряслись, проливая воду на стол, заваленный чьими-то конспектами.
Лаборантка осторожно забрала у девушки стакан.
— Ты чего испереживалась-то? Он — твой научный, что ли? — Женщина решила, что молчание Юленьки подтвердило правильность ее предположения, и продолжила спокойно увещевать: — Так ты не переживай, тебе нового дадут, ничем не хуже. Странно, конечно, что он тебе не сказал, но, знаешь ли, наверное, выполнение отцовского долга для него гораздо важнее, чем преподавательского. И за это, как женщины, — она многозначительно взглянула на живот девушки, — мы с тобой его осуждать не будем.
Если бы Юленька могла, она бы сказала, что как раз соблюдение отцовского долга этого мужчину (если, конечно, его можно теперь называть этим словом) не волнует абсолютно. Но она не решилась, покорно кивнула и шепнула:
— Не будем.
— Вот и славненько. Как ты? Отпустило? Идти сможешь или тебя проводить?
Получив отрицательный ответ, лаборантка с облегчением принялась выпроваживать девушку:
— Ступай домой и ни о чем не беспокойся. Ты вообще не об учебе сейчас должна думать, понятно? — И глядя вслед уже медленно удаляющейся Юленьке, неожиданно добавила: — И мужу своему скажи, чтобы не позволял тебе расстраиваться по пустякам, слышишь?
— Скажу, — из последних сил обернулась девушка. У нее даже получилось выдавить на прощание некое подобие улыбки, хоть и заметно кривой, и совсем невеселой. Юленька больше не плакала. От сильной боли, бывает, рыдают раненые, а убитые молчат — им не больно и не страшно. Их нет. И это невыносимо.
— Это невыносимо! — решила пожаловаться на судьбу пожилая гардеробщица. Кивнула на очередь из жаждущих сдать и забрать верхнюю одежду и спросила, в отчаянии закатывая глаза: — Когда это закончится?