Геринг лукавил. Не расставались лишь Эльза и Ангелика, Елена же присоединялась к ним только в утренние часы во время прогулок верхом или спонтанных пикничков в компании местных ребятишек, которые часто наведывались в усадьбу, еще не обнесенную по указанию Бормана двухметровой стеной.
Мужчины в это время занимались делами. По всему дому трещали телефоны, маячили адъютанты Геринга, которые, пока шеф работал, не решались сбежать на пляж или покататься на велосипедах.
Поразительно было, как легко двое мужчин делили лукавую любовницу. Геринг казался совершенно довольным — ни одного косого взгляда или тени неприязни по отношению к Мартину, который будто бы тоже несколько расслабился и последние два дня даже стал появляться на теннисном корте, причем выигрывал у Эльзы сет за сетом.
«Затишье перед бурей» — так охарактеризовал ситуацию в оберзальцбергской резиденции вечером 19 августа Геринг, и он знал, что говорил.
21 августа возвратился из своей поездки Гесс, двадцать второго ждали фюрера. В Берлине проблему решили — блондины Гиммлера (СС — Охранные отряды — вооруженные элитные формирования НСДАП, их начали формировать с 1923 года в качестве личной охраны фюрера в составе Штурмовых отрядов — СА, С 1929 по 1932 год под руководством Гиммлера численность СС выросла с 280 человек до 30 тысяч, в начале 30-х годов СС начинают играть все более важную роль противовеса стихийно растущим и плохо управляемым штурмовым отрядам Эрнеста Рема) загнали бунтарей в казармы и убедили сдаться. Их командира фон Пфеффера фюрер сместил, себя объявил командующим силами СА, а Рема — начальником штаба.
Не так легко дела шли у Гесса. Он вернулся в Бергхоф двадцатого днем таким раздраженным, что даже его любимая Берта поджала хвост.
Когда Рудольф был зол, он молчал. Это знали все, и никто, конечно, его ни о чем не расспрашивал. Только Елена поинтересовалась, какая в Праге погода, поскольку он и там успел побывать.
— Такая же мерзкая, как все остальное, — был ответ.
Эльза знала, что мужа в конце концов прорвет и он выскажется. Обычно он делал это только при ней, за плотно закрытыми дверями, поэтому в партии его считали образцом истинно арийской сдержанности. Когда она вошла в спальню, он ходил полураздетый и уже совершенно готов был взорваться.
В Вене ему все удалось — прошли намеченные собрания, были получены субсидии под местную нацистскую газету, но в Праге…
— Никогда не встречал столько трусов в одном месте! — негодовал он на тамошних, напуганных его напором наци. — Но я им сказал, что они не того боятся и что когда мы придем…
— Кто «мы», Руди?
— Не задавай пустых вопросов! — накинулся он и на нее. — Ноги моей не будет больше в этой гнилой стране! Ей вообще нечего делать рядом с Германией!
— Видимо, не всегда можно навязать другим свои… — начала было Эльза, и он снова рассвирепел.
— Видимо, ты забыла, что такое Германия! Посмотри на карту! Клок лоскутного одеяла, плевок в озере! Когда планы фюрера осуществятся и наши армии двинутся на восток, когда в каждом государстве протухшей Европы их встретят преданные исторической родине толпы под свастикой, вы… вы оцените то, что я делаю сейчас! Неужели ты не понимаешь, что без опорных баз нам не пройти европейского болота?! Мы попросту увязнем в нем! — Он походил по спальне, потом тряхнул головой, обнял жену и поцеловал. — Прости. До сих пор стоят в глазах эти жалкие трусливые физиономии. Лучше скажи, как дома дела. Адольф звонил? Бормана не съели?
— Адольф звонит каждый день. И всегда просит тебя не будить. А Борманом кто угодно подавится.
Он улыбнулся.
— Ты говорила с Ангеликой? Завтра Адольф вернется. Я должен знать.
В ответ она напомнила, что он собирался принять ванну и что Геринг ждет их к ужину.
— Хорошо, — согласился муж. — После поговорим.
По всей вероятности, Геринг что-то собрался обсудить с Гессом, поскольку в столовой зале он встретил их один. Наблюдательная Эльза едва сдержала улыбку, увидев Германа одетым в историческую коричневую рубашку образца мировой войны из той самой партии, что была закуплена Ремом еще в 1924 году в Австрии, и двумя значками на груди — свастикой участника путча 1923 года и «орлом» Нюрнбергского митинга 1929 года.
Партийные остряки недаром окрестили Геринга «костюмером» — переодевания были для него своего рода языком, орудием, при помощи которого он настраивал себя и собеседника на нужный ему тон.
Гесс знал Геринга с 1919 года, когда они служили в одном авиаполку и Геринг был его командиром. «Костюмных ролей» Германа он никогда не одобрял, однако коричневая рубашка была его любимой одеждой. Кстати, фрау Брукманн, одна из первых поклонниц и покровительниц наци, утверждала, что этот цвет удивительно идет к его зеленым глазам. Сам Гесс явился в обычном костюме и светлом галстуке, так что при виде Геринга почувствовал, как настроение улучшилось.