Поезд Мюнхен-Лейпциг отправлялся ровно в восемь вечера.
У фюрера еще не было собственного поезда; для его переездов обычно выкупался вагон или два, в зависимости от числа сопровождающих. Зато проводы вождя НСДАП могли показаться любопытным мюнхенцам по меньшей мере встречей германским президентом королевы Великобритании. Эскорт черных «мерседесов», оцепление из затянутых в черное гиммлеровских «преторианцев», десяток чинов СА со всеми регалиями, национальный гимн, заглушающий свистки паровозов, четкие движения, отрывистые команды, рукопожатия, регламент — все выглядело так, как будто имело давние традиции.
Когда фюрер за четверть часа до отхода поезда вошел в вагон, за ним туда последовал Рем — скорее по старой привычке, чем по приглашению. Гесс тут же сделал знак Гиммлеру, чтобы тот тоже вошел в вагон фюрера. Генрих Гиммлер, тоненький, в круглых очках, скромно стоял у окна, пока Рем, бурно жестикулируя, рассказывал Альбрехту Хаусхоферу, которого Гитлер пригласил ехать в своем вагоне, длинный баварский анекдот, от которого у Альбрехта глаза лезли на лоб и вылезли бы окончательно, но тут настал финал, и оба — рассказчик и слушатель — разразились гомерическим хохотом. Гиммлер, поневоле выслушавший весь анекдот от начала до конца, закусил губы и так зажмурился, что у него под очками выступили слезы. Ему пришлось достать платок и снять очки. В этот момент в коридоре появилась счастливая Ангелика, и позже, когда провожающие вышли, а поезд тронулся, радостно доложила Эльзе, что видела, как Рем смеется, а Гиммлер плачет.
Гесс на это произнес по-английски известную пословицу: he laughs best, who laughs last (хорошо смеется тот, кто смеется последним (англ.)), — которую тут же перевел для фюрера, а тот сказал, что хотя английского не знает, но сам именно так и подумал.
В Лейпциге они простились. Адольфу предстояло выступить в Верховном суде с программной речью, четверым оставшимся — продолжить путь в Берлин. Этот город мюнхенцам никогда не нравился, казался чересчур темным и унылым. Однако теперь партия должна была завести в нем официальную штаб-квартиру, и не какую-нибудь, а достойную.
Геринг предложил отель «Кайзергоф», чье внушительное здание по Вильгельмштрассе выходило окнами на канцелярию канцлера и президентский дворец, и Гесс решил прямо с вокзала Александерплац отправиться туда на разведку. Здание понравилось ему своей основательностью; но нужно было пожить в нем несколько дней, чтобы сориентироваться.
— Я часто угадываю не только мысли Адольфа, но и его ощущения, — сказал Гесс жене. — Думаю, «Кайзергоф» ему понравится. Через неделю узнаем.
Отель оказался возмутительно дорогим. И совершенно не приглянулся Эльзе. Войдя в номер с огромной полупустой гостиной, со средневековым камином и полутора десятками кожаных кресел, она заявила, что и так ясно — фюреру здесь понравится: очень удобно проводить заседания и акустика хорошая. Но вот что тут делать двум тихим женщинам, не претендующим на публичность? Рудольф слова жены поначалу проигнорировал, но на предложение Альбрехта остановиться в их комфортабельной десятикомнатной квартире на Линден отвечал все же положительно. Вечером они вчетвером отправились ужинать в ресторан «Кайзергофа» и не успели еще выпить по бокалу, как сидевший лицом ко входу в зал Хаусхофер указал Рудольфу глазами на невысокого лысоватого господина в маленьком пенсне, вошедшего в сопровождении известного присутствующим фон Шлейхера, а также двух молодых людей и двух дам.
— Канцлер Брюнинг, — шепнул Альбрехт. Канцлер Германии Генрих Брюнинг и его серый кардинал Курт фон Шлейхер с обществом уселись совсем неподалеку от них, и один из молодых людей, равнодушно окинув взглядом зал, точно споткнулся о повернутое в его сторону личико Ангелики.
— Подойти, что ли, поблагодарить его за сентябрьские выборы? — небрежно усмехнулся Рудольф. — А это что за долговязый уставился на Ангелику?
— Оскар фон Гинденбург. Говорят, ходит за Шлейхером как привязанный. А слева — его жена.
Фон Шлейхер тоже заметил знакомых. Встав, он вежливо поклонился поочередно каждой из дам и приветливо улыбнулся Хаусхоферу. Потом он, по-видимому, прокомментировал ситуацию своему окружению, а продолжающий злобствовать Рудольф озвучил это таким образом:
— Держу пари, он сейчас говорит им: «Взгляните туда! Видите этого типа в сером костюме? Вот такие, как он, через неделю ворвутся в наш славный рейхстаг, подобно дикой стае, и все — прощай демократия!»
— И что отвечает ему сын президента? — спросила Ангелика.
— А тот отвечает: «Ну, если варвары приведут с собою таких хорошеньких женщин, то ничего страшного…»
— Сомневаюсь, чтобы они говорили о нас, — заметила Эльза. — У тебя еще не прошло желание селиться в «Кайзергофе»? Ведь нам придется часто здесь ужинать.
— А я думаю, Рудольф прав, — сказал Альбрехт. — У политиков я заметил одну обшую особенность — они чрезвычайно интересуются друг другом. А уж соблазнить жену конкурента — это для любого из них высший пилотаж! Хочешь пари? Думаю, молодому Гинденбургу понравилась Ангелика, но если он танцует, то пригласит Эльзу.
— Это Оскар-то политик! — возмутился Гесс. — Бездельник и дармоед! Пусть только подойдет к моей жене! Я его на дуэль вызову.
Оскар фон Гинденбург, безусловно, не был политиком. Слишком ленивый и избалованный, инертный, но самолюбивый, по уши в долгах, он обладал одним достоинством, которое ценилось действительными политиками, — его любил и ему доверял Пауль фон Гинденбург, семидесятитрехлетний «бравый солдат», «отец нации», «старый господин Германии» и ее президент.
Через полчаса Оскар уже танцевал с Ангели-кой; Эльзу пригласил второй молодой бездельник, граф Эстергази. В это время их собственные жены со скрытым нетерпением посматривали в сторону Рудольфа и Альбрехта, которым, по их женским понятиям, следовало тоже предложить им тур вальса. Альбрехт так и сделал, выбрав графиню Эстергази; Гессу же досталась фон Гинденбург. И, конечно, он едва ли мог догадываться, что на другой день, завтракая со своим свекром, эта милая дама скажет следующее:
— Вчера за ужином в «Кайзергофе» наш друг Курт фон Шлейхер указал нам на соседний стол. Там сидели две красивые дамы… Действительно красивые, Оскар, я не спорю с тобой! Третьим был сын оригинала Карла Хаусхофера — Альбрехт, а четвертым — секретарь этого ужасного Гитлера, который всем так портит кровь. Его имя Рудольф Гесс. С ним я и танцевала. Говорят, он очень близкий друг этого чудовища. Но я бы никогда не подумала. У него яркая внешность ирландского типа и превосходные манеры. Он был со мной очень мил. И вот я думаю, папа, может быть, и господина Гитлера напрасно обвиняют во всех смертных грехах наши злые языки, может быть, он вовсе не так уж плох.
«Кайзергоф» фюреру понравился. Гитлер приказал на две недели выкупить целый этаж и временно разместить там прибывающих в Берлин новых депутатов рейхстага. Несмотря на официальный запрет, всем было велено постоянно носить форменные коричневые рубашки и при любом упоминании имени вождя громко произносить нацистское приветствие, а заодно не стесняться в выражениях по поводу «е…ного социал-демократического большинства».
Депутаты тотчас принялись отрабатывать эту тактику, распугав остальных обитателей фешенебельного отеля постоянными криками «Хайль Гитлер!» на лестницах, щелканьем каблуков и засильем коричневою цвета.
Фрау Марта Хаусхофер была на редкость заботливой и гостеприимной хозяйкой. Всего за три дня она сумела научить Ангелику таким замечательным вещам, которые той до сих пор были абсолютно не ведомы; например, как составить букет к случаю или за семь минут приготовить изумительные пирожные, а заодно и коктейль, то есть поразить дорогого сердцу мужчину, выйдя от него на минутку, якобы поправить прическу.
Богатая дама, имеющая расторопную прислугу, фрау Марта многие вещи любила делать сама, говоря, что ее муж всегда чувствует кто стелил сегодня постель или заваривал чай. Присутствие любящих рук должно ощущаться постоянно; весь дом должен быть пронизан «заботой любящего сердца», с улыбкою объясняла она Ангелике.