Елена, роскошная шатенка с розовой кожей, полуопущенными ресницами и влажными губами, всегда безукоризненная, обожающая балы и публичность, принадлежала к числу королев, при которых всегда есть король. Не многие знали, что ее Эрнст меняет любовниц, при этом все более отпуская на волю свои гомосексуальные наклонности. Оба как-то приспособились друг к другу и внешне выглядели вполне удачной парой.
А Гессы не просто выглядели прекрасной парой, но, пожалуй, и были таковой в действительности.
Эльза, от природы застенчивая, приучила себя не стесняться облегающих фигуру брюк, открытых купальников и коротких теннисных юбочек Она прекрасно плавала, ездила верхом, ловко лазала по горам и была вполне под стать своему мужу, презиравшему всяческие немощи: золотоволосая, круглолицая, с яркими синими глазами, теплым румянцем на щеках и чудесной доброю улыбкой, которую Адольф называл обезболивающей — Эльза виделась ему идеалом прекрасной арийки.
Впрочем, о более интимных вкусах Адольфа Гитлера следовало судить по третьей из дам, той, что купалась сейчас в похвалах Геринга.
В ее лице заметнее всего были глаза. Лукавые, почти фиолетового цвета, они вызывали вздох восхищения у всех впервые их видевших. Гели была белокожа, но легко загорала. Ее всегда стихийно возникающая прическа обычно представляла собою каскады блестящих кудрей. Рот — чувственный и жадный. Последнее время она все чаще бывала мрачна, что лишь добавляло ей прелести в глазах дяди, любившего страстно и готового всюду бродить за нею, как преданный ягненок, по выражению одного из друзей-соратников.
Адольф никому ее не показывал кроме близких ему людей, да и те лицезрели ее больше как тень, скользящую в глубине апартаментов или возникающую лишь на несколько мгновений в проеме двери или запертого окна. Ангелику могли видеть постоянно лишь трое-четверо мужчин, среди которых были Геринг и Гесс. Первый ей покровительствовал; второй, если замечал на бегу, немедленно принимался воспитывать.
— Господа, кто хочет прогуляться к озеру? — Вопрос Елены был адресован двум мужчинам, и Геринг тут же подал ей руку, поскольку был наготове и ждал этого негромкого выстрела стартового пистолета.
— А вы, Мартин, не желаете прогуляться со мной? — полуобернулась Ангелика к Борману и протянула руку.
— Я был бы счастлив, фройлейн, но…
— Опять «но»! — Она капризно отдернула руку. — Вот я на вас дяде пожалуюсь.
Борман беспомощно взглянул на Эльзу, которая, убирая ноты с рояля, указала ему глазами на дверь. Как он был ей благодарен за эти подсказки! Последний год, находясь при Гессе или фюрере, он точно ходил по бритвенному острию из-за этой девицы, которая затеяла с ним дурацкую игру — почему именно с ним, черт бы ее подрал! — и если бы не деликатная помощь Эльзы Гесс, он наверняка давно бы погорел.
— Прошу прощения, фрау, фройлейн! — Щелкнув каблуками, он с облегчением вышел прочь.
— И все-таки он шпионит, — капризно заявила Ангелика.
Эльза, обняв ее, увела в глубь дома.
В маленькой гостиной, которую называли «фонарной» и откуда открывался чудесный вид на альпийские пейзажи, стало совсем темно. Гели села на диван, достала откуда-то сигареты (видел бы дядюшка!), закурила, но тут же бросила.
— Я знаю, что глупа, — сказала она, наблюдая, как Эльза зажигает свечи, — но как я могла поумнеть? Где? С кем? Я вечно сижу одна. Никто со мной не разговаривает. Когда я пытаюсь что-то спросить, то слышу только «ты этого не поймешь!», «тебя это не касается!». Даже книг у меня нет. Одни кретинические.
— Какие? — не поняла Эльза.
— Для полудурков. — Гели со злобой пнула ногой стопку томов и брошюр, сваленных кучей у дивана. Эльза посмотрела на повернутые к ней корешки — Габино, Фрейд, Дарре, Игнатий Лойола, де Сад…
— Хочешь, я принесу тебе другие книги? — мягко спросила Эльза. У Ангелики совершенно неожиданно задрожали губы. Эльза присела рядом. — Вчера мы не закончили разговор… Ты сказала, что тебе можно помочь и что Рудольф мог бы….
— Не помню. — Гели отвернулась.
— Ты сказала, что тебя спасет только одно: если Рудольф захочет… А тут вошла Берта.
— Так, болтала всякий вздор.
— Гели, я хотела бы тебе помочь. Как ты пела сегодня! Ты очень талантлива.
Ангелика вдруг зарыдала. Пожалуй, за всю жизнь Эльза не видела, чтобы женское отчаянье вырывалось с такою неженскою силой; это напоминало приступ эпилепсии — слез почти не было, рыданья больше походили на вскрикивания. Что это такое? Ведь она любит и любима! Что с ней?
— Гели, я поговорю с мужем. Я постараюсь его убедить. Если ты чувствуешь потребность в самовыражении, нельзя держать ее взаперти. И никто не вправе…
Ангелика забилась в угол дивана, прижав кулаки к щекам. В глазах переливалось все то же отчаянье. А Эльза вспомнила свой панический страх перед размолвками мужа с Гитлером, последствия которых бывали тяжелы для обоих.
Рудольф потом подолгу плохо себя чувствовал, у него начинались странные рези в желудке, а на Гитлера находило мрачное отупение.
«У меня всегда после этого опускаются руки», — жаловался он племяннице, и Гели вспомнила сейчас, что именно после такой ссоры дядя и признался ей, как боится потерять своего Руди.
…В ту ночь он метался по спальне их дома на Принцрегентплац и ругал Гесса последними словами, а потом вдруг сел на постель, обхватив голову руками, и спокойно сказал:
— В сущности, мне уже все равно. Мне наплевать на все, о чем мы спорили. Десять лет я хочу от него только одного — чтобы он любил меня больше своих принципов.
— Разве не того же ты хочешь и от остальных? — спросила Ангелика.
— Я не могу хотеть любви, не любя сам. А от прочих мне нужны лишь вера и послушание.
— И от меня?
— У тебя нет принципов — лишь море страсти. Я бы хотел утонуть в нем.
И еще Гели вспомнила карандашный рисунок Адольфа, выполненный с анатомической точностью, — ее собственное обнаженное тело с головою Рудольфа.
— Вот кого я люблю, — пояснил он.
Ее чуть не вырвало. После, в его отсутствие, она хотела уничтожить картинку, но эта гадость куда-то затерялась.
Порою отношения двух мужчин могли казаться странными и, даже при всей сдержанности и мужественной внешности Гесса, вызывать кривотолки. Показываясь на публике, Рудольф обычно оставался как бы в тени фюрера и всегда демонстративно его поддерживал. «Соглашатель», «слабохарактерный», «без личных амбиций», «идеалист» — цепочка подобных характеристик сопровождала его на протяжении всего политического пути, и лишь немногие знали, что, являясь фактическим изобретателем «фюрер-принципа» и бескомпромиссно ему следуя, Рудольф Гесс может при желании развернуть своего фюрера на все сто восемьдесят градусов.
«Но что ему я, мартышка, дурочка?» — не раз в унынии задавала себе вопрос Ангелика.
— Вот Адольф вернется, и я поговорю с ним, — сказала она вслух, подавив вздох, и солгала: — Я ведь еще не пробовала.
— Если ничего не получится, скажешь мне? — попросила подруга.
— Скажу.
После восемнадцатого наступили чудесные, солнечные дни. Кажется, все обитатели Бергхофа переживали умиротворенье.
«Бергхоф — это чудо, — писал Геринг умирающей от чахотки жене. — Здесь снова начинаешь чувствовать жизнь. Фюрер в Берлине, Гесс улетел в Австрию, а Борман оказался славным малым. Мы работаем по три часа в день, но все успеваем. У меня впервые за несколько лет появилось свободное время, и я… похудел. Большой привет тебе от наших милых, брошенных мужьями дам, как они сами себя называют, — от Эльзы, Хелен и Ангелики. Они, однако, ничуть не скучают и почти не расстаются. Дни стоят солнечные, сегодня термометр показал плюс двадцать пять».
Геринг лукавил. Не расставались лишь Эльза и Ангелика, Елена же присоединялась к ним только в утренние часы во время прогулок верхом или спонтанных пикничков в компании местных ребятишек, которые часто наведывались в усадьбу, еще не обнесенную по указанию Бормана двухметровой стеной.