В апреле в Германию прибыли два брата Мадзини. Оба состояли в фашистской партии, были близки к зятю Муссолини Гальяццо Чьяно и привыкли ставить партийный долг выше личных амбиций. Но и они были сицилианцы. Старший из братьев, Энрике, от имени итальянских фашистов поздравил фюрера с днем рождения, а затем вместе с младшим отыскал Роберта Лея.
Разговор был бурный, однако южный темперамент оказался бессилен перед тевтонской непреклонностью. В результате братья должны были сегодня же забрать сестру в Рим, чтобы выдать ее там замуж за крупного чиновника Министерства иностранных дел. Но Марго попросила дать ей еще одни сутки.
— Если ты сейчас бросишь меня, я покончу с собой, — сказала она Лею, — Но я отпущу тебя, если ты дашь мне клятву не жениться семь лет.
— Если ты покончишь с собой, я сделаю то же самое. Вот моя клятва, — был краткий ответ.
— Хорошо. Я отпущу тебя безо всяких клятв. Но за это ты сегодня же представишь меня вашему дуче и будешь танцевать со мной. Эта ночь тоже станет нашей.
Через двадцать минут Лея ждала очередная трибуна на очередном торжественном митинге, нужно было спешить. Он подвел Марго к большому, в полный рост зеркалу, висящему в простенке его мюнхенской квартиры, сам стал рядом и велел посмотреть внимательно.
— Ты надеешься, что старый сатир в паре с нимфою у кого-то может вызвать иные чувства кроме жалости к ее доле и сомнения в ее вкусе?
— У кого-то — обязательно! — улыбнулась в зеркало Марго и горячо обняла его за шею. — Так ты это сделаешь, любовь моя! О, за этот миг торжества я готова потом терпеть муки всю мою злосчастную жизнь!
Роберт махнул рукой. Тот факт, что пришла пора расплачиваться за все свои амурные похождения, он уже осознал, но уж очень глупо это начиналось. Темпераментная Маргарита в перстне носила яд, и в реальности ее угрозы не приходилось сомневаться, однако взять ее с собою к фюреру, танцевать с нею, а затем увезти с собой значило бы выглядеть глупее некуда. Моральная сторона его заботила меньше, но чувствовать спиною ухмылки Геринга и купаться в ледяном презрении Гесса он отнюдь не желал. Объяснения с Гретой казались унизительными и даже противоестественными — он никогда не опускался до оправданий перед одной женщиной за другую.
Положение было забавное, но безвыходное. Закончив свою речь, Лей сразу сел в машину, приказал шоферу отъехать метров двести и остановиться за ближайшим углом, где он вылез и пошел вдоль набережной, затем спустился к самой воде и сел на ступени. Было около семи вечера. Банкет у фюрера начинался в половине восьмого, а он до сих пор еще не решил, как ему поступить. Марго глупа, упряма и убийственно молода — она проглотит яд с легкостью ребенка, желающего наказать близких за некупленную игрушку, а этого после самоубийства Полетт его нервы могут не выдержать.
Он смотрел на темную воду и удивлялся своей бесчувственности — ни холода, ни голода, ни усталости, ни боли, вообще никаких ощущений он не находил в себе, и если бы кто-нибудь толкнул его сзади в эту покойную воду, он бы, пожалуй, и руками махать не стал, чтобы выплыть. Умом он понимал, что это усталость и бессонница так парализовали волю. «И впрямь, подтолкнул бы кто сзади, — подумал Роберт. — Хороший шанс у Господа Бога насолить Сатане».
Никто не подтолкнул. Встревоженный шофер уже топтался у решетки; в автомобиле телохранителей были открыты обе двери — парни осторожно наблюдали. Что-то в поведении Лея не на шутку настораживало их. Они вылезли из машины и стали рядом с шофером. Эту картину и увидел проезжавший мимо в сторону Принцрегентплац Грегор Штрассер. Он узнал шофера Лея и на всякий случай велел остановить свой автомобиль. Заметив сидящего у воды Лея, деликатный Штрассер не стал его беспокоить, решив, что тому просто захотелось отдохнуть, однако, приехав к фюреру, где уже собрались гости, он сообщил об этом Гессу.
— Слишком долго гипнотизирует воду, — пояснил он. — Охрана растеряна, по-моему.
Гесс сначала только пожал плечами, но через несколько минут попросил Штрассера никому ничего не говорить, а еще чуть позже исчез.
Рудольф помчался на набережную в такой ярости, какой давно уже не замечал за собой.
Он решил как следует встряхнуть Роберта и высказать ему все. И он так бы и поступил, но вид Лея, все еще сидящего на ветру у воды, подействовал на него отрезвляюще. Он догадался, что у друга случился один из тех приступов апатии, которым были подвержены и фюрер, и сам Гесс и бороться с которыми можно было, лишь приняв чью-либо помощь. Он увел Лея в машину и в буквальном смысле вытряс из него кое-какие подробности объяснения с Марго. В душе это сильно его позабавило.
— Ладно, старина, теперь нас двое, и мы будем не мы, если не справимся со вздорной бабенкой, — сказал Рудольф. — Поезжай за нею, делай все как она хотела — остальное я беру на себя.
Лей привез синьориту Мадзини, произведя этим фурор. В первые минуты гости — мужчины едва ли способны были на какие-либо мысли — так хороша была юная итальянка; гости-женщины насторожились и приняли иронично-независимый вид. Гесс первым проявил инициативу и взялся ухаживать за новой гостьей; к нему, видя индифферентность Лея, немедленно присоединился Геринг. В восемь к гостям вышел фюрер. Он снова принимал поздравления, но выглядел уже несколько утомленным. Однако при виде очаровательной сицилианки Гитлер оживился и приосанился. Четверть часа назад Гесс сказал ему буквально следующее:
— Лею нужно отделаться от девчонки, но она выдвигает условия. Я бы сам занялся ею, но есть вариант лучше. Она так красива, что у кого угодно может вызвать ревнивое чувство.
Гитлер улыбнулся. Выйдя в гостиную, он тотчас оценил взгляды, бросаемые на Марго Ангеликой, и разыграл спектакль, надолго запомнившийся даже посвященным Гессу, Эльзе и Лею. Все выглядело так, точно фюрер уязвлен в самое сердце редкой красотой девушки. Гесс, в свою очередь, усиленно подпаивал бедняжку, польщенную вниманием знаменитостей. Марго была юна и слаба; она, возможно, и чувствовала, что с нею происходит что-то не то, и несколько раз бросала на Лея беспомощно-умоляющий взгляд, но Роберт еще не выбрался из своей апатии. Гесс действовал жестко и последовательно.
Уже под утро, когда все были пьяны и устали, он отыскал дремлющего в дальней комнате Роберта и велел ему увезти полубесчувственную итальянку.
— Я знаю, что сделал пакость, — признался он Эльзе. — Но, надеюсь, это зло все же наименьшее из всех, что могла бы породить ситуация, ты не находишь?
Жена не отвечала. Рудольф решил, что она, должно быть, уже задремала, и собирался погасить настольную лампу, как вдруг увидел, что плечи у нее слегка вздрагивают.
— Что ты, девочка моя? — спросил он, целуя ее в нежный висок.
— Не знаю… Разве зло имеет размеры? Так жалко чего-то… так жалко! — почти про себя шептала Эльза.
Утром Лей сказал Марго, что сделал все как она хотела. Марго с головной болью и потухшими глазами сидела на постели, глядя на него с жалким недоумением, пыталась припомнить ночь любви, но ничего не могла вспомнить и лишь снова и снова поднимала на Роберта свои влажные, полные мольбы и печали глаза. Но Лей, не спавший очередную ночь, к тому же и простудившийся на речном ветру, отупел еще больше, а поскольку он почти не пил вчера, голова нестерпимо болела и появилась неприятная тяжесть в груди и левом боку. Он позвонил братьям Мадзини, и они тут же явились за сестрой. Кажется, проблема Марго, благодаря товарищам по партии, была улажена, и теперь Роберту оставалось лишь, попрощавшись с Гретой, ехать в Кельн для решения следующей — проблемы развода. Он крепко пожал руку Рудольфу, поцелуй Эльзы его смутил, а глаз Греты он вообще постарался избежать, как, впрочем, и глаз Ангелики, в которых звучал настойчивый вопрос.