Гесс минуты две походил по комнате, размышляя. В словах сестры слышалась какая-то фальшь; но по сути он принимал логику Лея, она была понятна ему. О том же, по-своему, говорил и Гитлер, не желавший ломать внутренние устои человека, на которого в ближайшем будущем рассчитывал опереться.
И все-таки…
— Чувствую, врет девчонка! — сказал он Эльзе, вернувшись домой. — Логично, разумно, но… врет.
— Что ж, если и так, — отвечала она. — Соврать, но спасти мужа и ребенка — это простительно.
Уезжая от Лея, Гесс захватил с собой Ангелику. Он отвел ее к Гитлеру, который не спал, дожидаясь ее возвращения и результатов беседы с Робертом.
— Ладно, — сказал фюрер, выслушав Гесса. — Я прошлой осенью за тебя боялся так же, как теперь — за него. Ты сам видишь — он на пределе. Я не удивлюсь, если снова напишет рапорт об отставке. Вот что меня беспокоит по-настоящему! Пусть ведет себя в этом деле как считает нужным. Ситуацию исправим без него.
Уже ночью Адольф толкнул дверь в комнату Ангелики, и дверь эта оказалась незапертой.
Гели ждала визита и приготовилась. Она понимала, чего потребует дядя, и стиснула зубы, твердо решив вытерпеть все.
— А потом… ты меня отпустишь? — сказала она, когда он молча расстегнул первую пуговицу на ее блузке. — Поклянись?
— Ты любишь его? — глухо спросил он, продолжая расстегивать пуговки.
— Да. Мы поженимся.
— Ты пожалеешь… ты…
Она удержала его руки.
— Поклянись!
— «Отпустишь». А что мне еще остается?
— Нет! Поклянись!
Он рванул на ней блузку, но она снова удержала его руки.
— Поклянись!
— Ладно. Обещаю.
Она не думала, что придется выдержать такое…
Смерть казалась ей облегчением. Она и была уже мертвой, ничего не чувствовала, лишь остатки сознания цеплялись за милое имя Вальтер. Вальтер, Вальтер, спаси меня! Внезапно душившая ее тяжесть отвалилась прочь; холодные руки схватили ее и с силой швырнули на постель. Первого удара она почти не ощутила; второй и третий пришлись в грудь, четвертый — в голову; потом ее снова схватили и приподняли.
— Ты, ты… девка! Дрянь! Дрянь, дрянь!
Он бил ее уже как-то вяло, сам обессилев, захлебываясь от рыданий, потом повалился рядом и застыл.
Рассвет был теплый и солнечный. Светлая полоска легла вдоль постели, перечеркнув Адольфа. Она не помнила, как уснула, а теперь, проснувшись и вспомнив все, поразилась своему равнодушию. Только одно запечатлелось в памяти — обещание отпустить ее.
Повернув голову, она долго разглядывала спящего Адольфа. Он лежал, обхватив обеими руками подушку и уткнувшись в нее так, что она даже забеспокоилась, дышит ли он. Но плечи чуть заметно приподнимались. Полоска света неуловимо смещалась к голове. Должно быть, Гели слишком пристально смотрела на него, потому что он вздохнул, повернулся на спину, закрывшись от солнца рукой. Было рано. Сам он обычно не просыпался в такое время. Гели, накинув что-то на себя, вышла, чтобы принять душ. Но она не успела сделать и нескольких шагов, как он вышел следом.
— Куда ты?
— Умыться, — ответила она, не обернувшись. Он сам повернул ее к себе и осторожно ощупал плечи, грудь.
— Больно?
— Нет.
— А где больно?
— Нигде. Ты совсем бить не умеешь.
— Дура! Как же ты могла? Или… он сам, силой?
— Нет. Я люблю его.
— Заладила. Я тоже тебя люблю, но разве я себе позволил?
— Люблю — значит позволяю.
— Что?
— Я позволила ему, потому что люблю. Она хотела идти, но он снова ее удержал.
— Куда?
— Умыться. И… и ты обещал отпустить меня.
— Куда? К кому! На обесчещенных не женятся. Для этого нужно быть или ничтожеством, или очень крупной личностью.
— Ты обещал!! — закричала Ангелика.
— Прежде я выясню, какие у этого типа намерения. Я это быстро выясню, если ты мне поможешь. Где его найти? Я все равно его найду, ты знаешь! Так не скажешь? Предпочитаешь, чтобы я узнал у других? Хорошо. Но это будет дольше.
— Ты обещал… — прошептала она, медленно отступая. — Ты же обещал мне…
Через час он уехал, оставив охрану у запертых дверей и отключив телефон. Она поняла, что все возвращается на круги своя и ей вновь предстоит сделаться затворницей. Но он не учел одного обстоятельства — она была теперь уже не та, что год назад. Она много увидела, узнала, почувствовала; наконец, она встретила Вальтера, который запретил ей бояться. Однако кое-что Адольф учел. В тот день он сказал Эльзе, что у него состоялся с Ангеликой откровенный разговор.
— Она задумалась о некоторых вещах, многозначительно произнес он, — но ей нужно время и относительное одиночество. Я решил дать ей возможность побыть одной.
Эльза ничего не отвечала. Ей не понравились его слова. Подразумевалось, что они все должны обеспечить Гели одиночество. К сожалению, она не сразу задумалась над тем, что в действительности стояло за этими словами. Она была занята Рудольфом, собиравшимся по делам в Берлин. Эту поездку, планировавшуюся давно, Гитлер просил ускорить. Когда муж спросил, поедет ли она с ним, Эльза, подумав, отказалась. Лей тоже уезжал — ему нужно было до отпуска представить своему штату в Кельне Отто Вебера, которому предстояло временно исполнять обязанности гауляйтера на неспокойном Рейне, и Эльзе не хотелось оставлять сейчас Грету одну.
Час назад Маргарита позвонила брату и поделилась беспокойством за Роберта, которого приходилось постоянно будить — он буквально засыпал на ходу. Рудольф обещал ей проводить Лея до Дармштадта или Франкфурта, смотря по его состоянию.
Увидав Роберта на вокзале, Гесс решительно предложил ему не валять дурака и отложить поездку, но тот отвечал, что фюрер звонил ему утром и попросил все вопросы решить в ближайшие дни.
Оба летчика не переносили поездов, считая их невыносимой тратой времени, однако теперь это был наилучший вариант — Лею требовалось время, чтобы прийти в себя, а Рудольф подумал, что в дороге у них будет время поговорить.
История с «головастиком», до сих пор вяло кочевавшая по страницам газет, получила мощную поддержку в сегодняшней статье «Берлинер цайтунг» о «вызывающем поведении в берлинском рейхстаге депутатов от НСДАП». Назывались имена; в особенности досталось гауляйтеру Берлина доктору филологии Йозефу Геббельсу, Герингу и Штрайхеру. Выдумка Лея с «провалом памяти» в связи со статьей выглядела совсем неуместно и даже опасно. Гесс надеялся вынудить Роберта это признать.
Поезд тронулся… Эльза и Маргарита остались на перроне. Грета стояла неподвижно, не отрывая глаз от улыбающегося ей из дверей вагона Роберта. Эльза, сделав несколько шагов, помахала им рукой.
Роберт и Рудольф, привыкшие к постоянным разъездам, проводам и разлукам, в тот вечер оба испытывали странную печаль, причин которой не находили. В глазах Лея бродило откровенное беспокойство — как будто он опять слышал навязчивую, тревожную ноту в несущемся навстречу будущем.
— Погоди укладываться, — сказал ему Гесс, увидев, что тот уже снял ботинки и пиджак. — Ты, может быть, рассчитывал избежать разговора со мной? Но тебе это не удастся. Я еду с тобой до Франкфурта… Не смотри так — сестра просила. Но затягивать это удовольствие я не намерен. Пойдем в ресторан, выпьем чего-нибудь покрепче и поставим все точки. А потом спи хоть до второго пришествия.
Лей почти минуту глядел на него, видимо, собираясь возразить, но потом молча оделся и поплелся за сердитым Рудольфом в вагон-ресторан, где уже собиралось изысканное общество коммерсантов-евреев и светских дам, возвращающихся в столицу к открытию сезона. В этом году их съезд был ранним по причинам метеорологическим — циклоны заволокли Юг бесконечными тучами, на Севере же, напротив, стояла солнечная погода. К тому же биржа вела себя настолько непредсказуемо, что солидным людям сделалось не до отдыха — приходилось все время быть начеку.
Гесс и Лей сразу привлекли живейшее вниманье. С недавних пор Гесса это начало раздражать.
— Ты знаком с теми дамами слева? — спросил он у Роберта, глядящего в пустой бокал. — Такое впечатление, что ты забыл с ними поздороваться.