У Бориса Петровича мнение было иным.
Письмо от баронессы Аракчеевой, принесенное посыльным утром, измялось за время беспрестанного его сложения и развертки. Несколько строк мелким угловатым почерком привели князя в крайне благодушное настроение, коим он желал поделиться со всеми. Но это успеется. Ежели сегодня все пройдет, как задумано, он обязательно отблагодарит Варвару Львовну, даже сверх уговора. Лишь бы племянница его не подвела.
— Вы звали, дядюшка? — забыв даже оставить книгу в спальне, Катерина почти вбежала в гостиную, прервав чтение, как только Ульяна передала ей просьбу барина. На бледной щеке остался след от ладони, о которую княжна опиралась, устроившись в кресле с полчаса назад, а из некрепко за плетеной домашней косы выбились темные непослушные завитки. Весь вид её был до невозможного домашним, и если бы Борис Петрович не знал, какой может быть племянница, ему бы и в голову не пришло, что из этой нескладной, хрупкой девочки с большими глазами может получиться Императрица Всероссийская.
— Помнишь наш разговор намедни? — князь дождался быстрого кивка и продолжил. — Если ты не переменила своего решения, и желание вызволить папеньку из заточения все еще в тебе не угасло, смени платье и убери волосы: тебя желает видеть Ея Величество.
— Так скоро? — только и могла она спросить.
Словно в доказательство тому, хозяин дома показал ей сложенное вдвое письмо. Опешившая от столь внезапной новости, Катерина проследила за тем, как желтоватый лист бумаги исчезает за пазухой у дядюшки, и лишь потом осознала, что именно ей сегодня предстоит.
Новый визит во Дворец. К Императрице. Если Эллен не лгала, Мария Александровна не в пример великодушнее и сострадательнее Александра Николаевича, хоть и он не показался княжне излишне жестоким. Но, быть может, именно государыню удастся умолить о встрече с батюшкой. Только разумно ли показываться на глаза членам августейшей фамилии лишь спустя двое суток после того разговора? Не торопит ли дядюшка события?
***
Вопреки обыкновению, государыня принимала княжну не в Золотой гостиной, где проводила аудиенции, а в собственном будуаре, чья обстановка располагала к большему комфорту. Несмотря на обилие резных орнаментов, покрытых позолотой, зеркал в богато украшенных рамах, различных живописных вставок, комната одними лишь своими скромными размерами выбивалась из стройного ряда просторных помещений Зимнего Дворца. Уюта ей добавляли кресла, обитые гранатовым штофом: им же были отделаны стены, и подобная же ткань была пущена на тяжелые многослойные портьеры. Невысокие круглые столики, укрытые скатертями с длинной шелковой бахромой, изящные комоды из темного дерева и искусно расписанные вазы, цветастые плотные ковры, скрадывающие звуки шагов — все это так органично сплеталось друг с другом, что хотелось разглядывать каждую деталь. Своды внутренней арки удерживали фигуры обнаженных кариатид*, взирающих с легкой насмешкой на гипсовых ликах, однако, ничуть не способных привести в чувства всё еще робеющую княжну.
Еще пуще забилось её сердце, когда Катерина встретилась взглядом с Императрицей, склоняясь на негнущихся ногах в реверансе: это был её последний шанс на спасение папеньки. Ежели сейчас испортит о себе впечатление, ей не поможет и цесаревич. Всю дорогу сюда дядюшка говорил о том, как надлежит поприветствовать государыню, о чем с ней говорить, когда молчать и слушать, и чем должна завершиться аудиенция. Борис Петрович верил в то, что из будуара племянница выйдет уже с шифром — именно об этом хлопотала для него баронесса Аракчеева. Катерина же надеялась испросить еще раз о свидании с папенькой, хоть и робела изрядно: эти слова могли стать роковыми.
— Подойдите ко мне, дитя, — то, что должно было быть приказом, отчего-то прозвучало просьбой. Или же это почудилось взволнованной княжне, послушно приблизившейся к Ея Величеству, дабы поцеловать протянутую руку с ясно различимыми на тыльной стороне ладони синими венками: бледная кожа казалась совсем прозрачной, как и сама Мария Александровна, облаченная в темно-синее тафтяное платье без каких-либо украшений — лишь жемчужная нить на шее. Хоть и выглядела она моложе своего возраста, чему способствовала и изящная фигура, и тонкие черты лица, оттененные темными волосами, в больших синих глазах таилось столько усталости и мудрости, что верящая во все невероятное Катерина готова была утверждать, что государыня прожила несколько жизней. Речь её, хоть и чистая, сохранила легкий акцент, но помимо этого ничто бы не дало понять, что Российская корона венчает голову немецкой принцессы: её душа давно стала русской. И лишь после четырех ничего не значащих слов княжна ощутила, как ей стало легче дышать.
— Присядьте, — указав жестом на кресло рядом с собой, государыня чуть слышно вздохнула. — Значит, это Вам я обязана жизнью своего сына, — в легкой задумчивости произнесла Императрица, изучая юное девичье лицо перед собой. Она обещала себе принять решение, отринув всякие чувства, но лишь взглянув в переполненные болью зеленые глаза, усомнилась в том, что эта девочка могла быть причастна к покушению на Николая.
— На всё была воля божья, — качнула головой Катерина, — я не знаю причин, по которым оказалась в Таганроге в тот день и на площади в тот час.
Она не приписывала себе никаких заслуг: лишь череда случайностей, которым было суждено принести спасение единственной, но бесценной жизни. Ее стоило бы благодарить, если бы она узнала о заговоре и нарочно предотвратила его исполнение, но не в случае, когда все решило провидение.
— И всё же, именно Вашей рукой был отведен тот пистолет. Я не могу не отблагодарить Вас за это.
— Мне не нужно благодарностей, Ваше Величество, — княжна всё еще не решалась посмотреть на Марию Александровну, вместо того продолжая рассматривать незатейливый узор на платье и изредка соскальзывая взглядом на множество колец, собранных на безымянном пальце правой руки государыни. — Единственное, чего я желаю — чтобы были найдены все виновные в том происшествии.
— Даже если подтвердится причастность Вашего батюшки к заговору?
На несколько мгновений в будуаре государыни воцарилась тягучая, обволакивающая тишина, пронизанная ожиданием. Когда её прорезал женский голос, звучал он неуверенно, и чувствовалось, что говорившая едва сдерживает слезы.
— Даже если так. Но кроме него должен быть еще кто-то. Папенька не мог сам решиться на это. Он был предан короне.
В памяти вновь всплыл тот нечаянно подслушанный разговор, и на последних словах голос дрогнул. Впрочем, он и без того не был ровным: тщательно подавляемые всхлипы прорывались наружу, хоть и Катерина умоляла себя держаться. Она не имела права на подобные эмоции здесь.
— Если папенька и вправду повинен в покушении на Его Императорское Высочество, я покину Россию вслед за маменькой или же приму иное наказание за свое неповиновение приказу об отъезде. Но до того, прошу Вас, Ваше Величество, дозвольте если не увидеться с папенькой, то хоть иконку ему передать!
Чтобы взглянуть в глаза Императрице, княжне пришлось поднять голову, что придало её виду какой-то отчаянной решимости: даже сидя в кресле, Мария Александровна, казалось, возвышалась над всеми, с кем говорила. Но во взгляде её не было превосходства. Она смотрела так, как смотрят матери на своих детей: с нежностью и любовью, даже если прячут эти чувства за строгостью. Фрейлина Тютчева в своих воспоминаниях сравнивала взор государыни с ликом Богородицы, и сейчас Катерина могла с уверенностью подтвердить эти слова: для той, в чьих руках находилась огромная держава, каждый был любимым ребенком, и потому душа её болела не только за подвергшегося неожиданному удару Николая. Была бы на то её воля, она бы одарила счастьем всех, кто когда-то присягнул на верность её супругу.