Даже ангелы-хранители порой нуждаются в помощи.
Комментарий к Глава шестая. В дворцовых кулуарах
*имеется в виду тот факт, что на момент вступления Александра на престол (1855 г) Дмитрию было 14 лет: возраст пусть и сознательный, но недостаточный для того, чтобы здраво оценивать действия Императора.
**кариатиды — женские статуи в древнегреческом облачении, заменяли собой колонны.
========== Глава седьмая. Перерождая сон в рассвет ==========
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, октябрь, 15.
Выкрашенное в светлый цвет одноэтажное треугольное здание ничуть не скрывало своей принадлежности к ансамблю Петропавловской крепости: Секретный дом Алексеевского равелина мог бы показаться простой постройкой навроде тех, что заполняли деревенские улочки и окраины Петербурга, однако столь сильно давил своей мрачностью, что не оставлял сомнений в своем предназначении. Внутренне содрогнувшись, Николай сбавил шаг, каждой клеточкой ощущая могильный холод, что исходил от камня, впитавшего в себя десятки смертей. Казалось — коснись он его рукой, переступи через порог, и чужие мечты и надежды, крики и стоны осядут на плечах, забьются под кожу, заставят захлебнуться в своем отчаянии.
Стены давили. Темные коридоры внутри каменного мешка слабо освещались редкими факелами, а недвижимые офицеры охраны своими стеклянными взглядами не давали сделать и лишнего вдоха. Бурые пятна на полу заставили вспомнить о том, что пытки были неотъемлемой частью тюремного заключения. Но все телесные мучения становились прекрасным способом быстрее освободиться от своей тяжкой участи: пытки моральные, коим подвергались арестанты, были во много раз ужаснее. Здесь не место девушке, какой бы отважной она ни была. Николай не имел сомнений в том, что княжна Голицына бы не упала в обморок от одного лишь запаха сырости или вида обшарпанной металлической двери с маленьким окошком, прикрытым заслонкой. Но по возможности он бы желал избавить её от возможных ночных кошмаров, что снятся каждому посетителю этих казематов.
У соседней двери, имевшей пятый порядковый номер, несли караул часовые, коих впору было принять за статуи. Но та, что приковала внимание Наследника Престола, отчего-то выглядела всеми покинутой.
— Шестая камера, — одними губами подтвердил не высказанное предположение Николай и сделал шаг в том направлении. Один из гвардейцев ожил, преграждая путь.
— Ваше Высочество? — то ли желая увериться в том, что глаза его не обманывают, то ли спрашивая о намерениях Наследника Престола, невесть что забывшего в казематах, обратился к нему офицер.
Вход в Секретный дом дозволялся лишь по монаршему слову, а также начальнику Третьего Отделения. Члены императорской фамилии также имели возможность посещать Алексеевский равелин, пусть и в сопровождении смотрителя, но подобные случаи стали такой редкостью, что не столь давно вошедший в свою должность офицер охраны растерялся.
— Я желаю допросить арестанта номер шесть.
Те, кто делали шаг под своды Секретного дома, навсегда теряли свои имена и принадлежности к роду; стирались безликими номерами, соответствующими порядку их одиночной камеры. Князь Алексей Петрович Голицын занял шестую комнату, оказавшись третьим заключенным. Остальные тринадцать камер пустовали, и четыре были отданы под казенные помещения.
— С какой целью?
— Здесь заключен человек, замешанный в деле по цареубийству. Я желаю лично побеседовать с ним.
— Сожалею, Ваше Высочество, но камера номер шесть пуста.
— В документах не могла произойти путаница? — после недолгого раздумья осведомился Николай, на что получил лишь молчаливый бесстрастный взгляд офицера. — Я требую от Вас ответа.
— Камера номер шесть пустует уже давно, — наконец, соизволил ответить часовой, — арестант номер шесть был казнен по приказу Его Императорского Величества.
— Когда?
— Никак не могу знать, Ваше Высочество.
В его незнании цесаревич изрядно сомневался, но выбивать признание сейчас он не собирался. Не сказав ни слова офицеру, Николай бросил последний взгляд на испещренный полосами металл; внутри все перевернулось и скрутилось в тугой узел: если камеру, которая была отведена князю, никто не сторожил, его и вправду там нет. А уж потому ли, что тело его погребено где-то, или же потому, что его вывезли в другую крепость — ему было неведомо. И теперь надлежало каким-то образом принести эту весть Катерине, чья надежда на свидание никак не угасает.
Тяжелые мысли терзали цесаревича на протяжении всего утра: за завтраком он был напряжен и односложно отвечал на вопросы отца, а забавы младших братьев остались без его внимания. После — едва ли улавливал суть тех фраз, коими беспрестанно сыпал следующий по старшинству из царских детей — Александр: немало восхищённый образом венценосного деда, Николая Павловича, он неустанно занимался военным делом, реформы в области которого и предлагал постоянно отцу. А роли первого слушателя и критика удостоился старший брат, как Наследник Престола и самый близкий друг. Нередко Николай шутил, что лучше бы престол перешел к Александру — даже при отсутствии подготовки к правлению в свои восемнадцать лет он намного лучше подходил для этой роли, хоть и имел предназначение к военной службе.
— Были б Вы девицей, решил бы, что все Ваши думы заняли дела сердечные, — прервав свой рассказ, Великий князь остановился посреди кабинета, где и проходило обсуждение, больше похожее на монолог, едва удостаивающийся молчаливого кивка головы со стороны слушателя. — Однако даже для страданий по разорванной помолвке с той датской принцессой* уже поздно. Хотя, не скрою, на портрете Аликс была мила.
— Помолвки не было: все ограничилось предложением Papa, — цесаревич лишь сделал уточнение, против своего обыкновения не прокомментировав саркастичное замечание брата. Все твердило о крайней степени его задумчивости и обеспокоенности чем-то.
— И всё же, неужто именно женщине я обязан честью видеть столь непривычную для себя картину?
Предположение Александра несло в себе долю истины, но отнюдь не в том ключе, что подразумевал Великий князь. Однако, неспроста французы говорили “шерше ля фамм” — найти женский локон можно было в любом вопросе, стоило лишь копнуть чуть глубже и перестать смотреть на это лишь с позиции романтических чувств.
— Столько сказано о горькой правде, как о лучшем из имеющихся вариантов. А что если эта правда звучит церковным хором по умершему? Может, неведение и впрямь окажется спасением?
С лица Александра слетело всяческое веселье: исчезли ямочки на пухлых щеках, опустились уголки губ, перестали смеяться глаза. В стоящем у окна Наследнике Престола, возможно, никогда не замечалось излишне поверхностного отношения к серьезным вопросам, но и склонности преувеличивать незначительные моменты он не имел. Если в нем просыпались античные философы, и впрямь стоило обеспокоиться.
— Как я могу сделать счастливым целый народ, когда даже для единственного человека не в силах исполнить обещание? Вместо того, чтобы вызвать улыбку, это её окончательно сотрет.
Это было то, чем Николай не поделился бы и с матерью, не желая её расстраивать: не столько своими мыслями, сколько новым напоминанием о том, что должно оказаться в прошлом. Но брату цесаревич мог все это доверить, и испросить совета сейчас было больше не у кого.
— Не все подвластно даже Императору Всероссийскому. А чтобы заставить улыбнуться, не обязательно иметь корону.
Александр говорил словами государыни. Николай был уверен, что обратись он к ней — услышал бы то же в ответ. Но здесь за парой фраз крылся посыл к действию, там — за ними бы следовала просьба оставить все. Мария Александровна догадалась бы, кем были заняты думы её сына.
***
Минуло четверо суток с визита во Дворец, а Катерине чудилось, будто её ожидание длится уже месяц. Все эти дни её разрывало на две половины: одна уверенно твердила, что предложение Его Высочества — злая шутка, ведь Долгоруков же сказал, пусть и не прямо, что папенька мертв; другая принимала на веру слова дядюшки и подкрепляла их обещанием цесаревича, не желая отпускать призрачную ниточку. Пожалуй, сейчас бы в принятии решения помогла бы любая информация, но даже слухи, коими вечно полнился Петербург, крутились вокруг чего угодно, но не покушения в Таганроге. Словно бы и забыл народ, как чуть не лишился своего будущего Императора.