– Если бы Вы решились на такой поступок, я бы счел, что Вас подменили, – с ироничной улыбкой качнул головой он, надеясь сохранить непринужденность атмосферы между ними; хотя бы иллюзию оной. Только шансов на это не было – их встреча напомнила ему о том, что терзало его уже не первые сутки. – Мне следует просить у Вас прощения, – вдруг совершенно иным тоном произнес герцог, чем вызвал у Катерины всплеск недоумения в глазах.
– За тот вопрос?
– За нечто более ужасное, – тяжело сглотнув, он склонил голову. – Ваш брат, князь Петр, был отправлен в Дармштадт по моему поручению, – от него не укрылось, как побледнела его и без того не отличавшаяся румянцем спутница при упоминании имени покойного брата. – Если бы этого не случилось, не произошло бы того злополучного вызова и он бы не был расстрелян как государственный преступник.
– Петр слишком горяч.., – она сбилась, поправившись, – …был горяч, когда дело касалось семьи. Его безрассудность в этом вопросе сыграла с ним злую шутку, – глухим голосом закончила Катерина. – Вашей вины в том нет.
– И все же я не могу не думать, что трагедии можно было бы избежать, если бы он прибыл хотя бы днем раньше и не узнал ничего.
– Вам известно?.. – ошеломленно выдохнула Катерина, до того уверенная, что слухи не разошлись так широко. Как она могла судить по выражению лица герцога, стоящего напротив, он каким-то образом оказался осведомлен.
– Ваш брат писал мне в тот же день, извиняясь за то, что не выполнил поручения и может не вернуться обратно на службу. Но просил понять, что он не мог не вступиться за честь сестры. Вы можете не тревожиться, Екатерина Алексеевна – мне известно обо всем лишь в общих чертах, и я – не придворная барышня, интереса к разнесению сплетен не имею.
– Я не думала Вас уличить в обнажении чужого белья за спиной, – губы её дрогнули в горькой усмешке. – Прошу простить, если мои слова показались Вам оскорбительными. Я просто… была слишком ошеломлена. А слухи… они и без того наверняка уже даже России достигли.
– Оставим эту тему, – видя подавленное состояние своей спутницы, герцог преувеличенно бодро улыбнулся и жестом предложил продолжить прогулку – сколь красивой бы ни была Арно, разглядывать её до наступления сумерек не смог бы никто. – Где Вы остановились?
– Неподалеку от… – договорить ей не дало возмущенное «Кати!», которое привлекло не только её внимание, но и доброго десятка горожан, тоже наслаждающихся прогулкой или изучающих товар лавочников. Обреченно вздохнув, Катерина обернулась на зов, чтобы увидеть нахмурившуюся Эллен, спешным шагом приближающуюся к ним. За ней следовал Дмитрий, похоже, тоже не пребывающий в восторге от активности сестры.
– Не замечала за тобой такого легкомыслия, – изрекла Эллен, оказавшись рядом с подругой и с интересом окинув взглядом стоящего подле нее герцога.
Догадываясь, что за этим последует, Катерина, подавив в себе желание закатить глаза, поспешила разъяснить ситуацию:
– Ваше Высочество, позвольте Вам представить – мой супруг, граф Шувалов, Дмитрий Константинович, и Елена Константиновна, его сестра и фрейлина Её Императорского Величества.
– Как я мог не приметить такое очаровательное создание при Дворе? – с неприкрытым сожалением вопросил герцог, прикладываясь к охотно протянутой ручке; Катерина отвернулась, чтобы скрыть улыбку – это было ожидаемо. – Ваше благородие, – обратился он уже к Дмитрию. – Рад наконец познакомиться с супругом Екатерины Алексеевны.
– Для меня честь быть представленным Вам, Ваше Высочество, – вежливым кивком отозвался тот. Разъяснять ему, кто перед ним стоял, не было надобности – по долгу службы он хорошо знал в лицо всех членов Императорского Дома. Даже если лично не сталкивался с ними.
– Прошу меня простить – пора вернуться к своим обязанностям, пока Maman вновь не вознамерилась сделать мне внушение о своевольной прогулке, – развел руками герцог. – Однако я был бы рад видеть вас на нашей вилле, если вам позволит время.
– Это честь для нас, – на правах главы принял приглашение Дмитрий.
– Превосходно! – просиял герцог. – Тогда, скажем, как насчет завтра, часа в три пополудни?
Катерина наблюдала за тем, как скреплялась договоренность, и внутри что-то скручивалось в узел. Не стоило лукавить – она была бы рада встрече с герцогинями Лейхтенбергскими (хотя, наверняка ей удастся свидеться только с Евгенией Максимилиановной – старшая из дочерей Марии Николаевны проживала в Бадене), но этот визит мог всколыхнуть столь старательно загнанные на самое дно омута памяти воспоминания. О том времени, когда разум тонул в пьянящем ощущении иллюзорной свободы. О днях, когда вокруг не было ничего, кроме искреннего смеха и желания остановить время.
Принимая поданную руку супруга и наблюдая за тем, как удаляется откланявшийся герцог, Катерина силилась не потерять нити беседы, что завязала с ней не умеющая долго пребывать в молчании Эллен.
Ей стоило заставить уснуть хотя бы до завтрашнего дня поднявшую голову тревогу.
***
Италия, Флоренция, год 1864, декабрь, 20.
Равновесие и легкость, овладевшие ей в момент прибытия во Флоренцию, разбились уже в первый час визита на виллу Великой княгини Марии Николаевны. И виной тому была отнюдь не необходимость вновь вспомнить о правилах ведения светской беседы, соблюдать осторожность слов и жестов перед лицами императорской крови и даже дышать как положено – герцогская семья здесь, вдали от Петербурга, казалась еще более открытой каждому, кто посещал их. Больше не являясь фрейлиной Императрицы, Катерина присутствовала на обеде лишь в новом для себя статусе графини Шуваловой и супруги адьютанта Императора, что отчасти давало ей возможность не чувствовать довлеющей над ней обязанности склонять голову перед каждым членом царской фамилии. Да и привычно-благодушное отношение Евгении Максимилиановны, всячески старавшейся вовлечь её и Эллен в беседу, а после обеда – и в шарады, – признаться, давало на миг почувствовать себя свободнее.
Только все уничтожилось парой нечаянных фраз – Катерина бы сейчас уже и не вспомнила, с чьих уст они сорвались: была ли то Мария Николаевна, или же Николай Максимилианович. Но в миг, когда прозвучало известие о болезни цесаревича, от лица её отхлынула кровь.
Герцог бросил на нее обеспокоенный взгляд, Дмитрий, чувствуя её даже лучше нее самой, незаметно сжал её руку в своей, но все это осталось незамеченным. Её будто бы оглушили, и хвала взращенному в ней умению сохранять абсолютное спокойствие вида и действий – иначе бы серебряная вилка с кусочком какого-то овоща (она перестала понимать, что именно в её тарелке) непременно упала на стол, выдавая её волнение.
В её вопросе, озвученном без лишней спешки, даже не было того страха, от которого сейчас, кажется, дрожала каждая клеточка внутри: она просто поддерживала беседу. Не более. Хотя слова о том, что цесаревич уже несколько недель не покидает постели, заставляют сердце колотиться где-то в голове – столь невыносимый гул стоит в ушах.
Уверяя себя, что теперь ей проявлять тревогу за цесаревича – недопустимо, она четырежды отказалась от предложения Николая Максимилиановича навестить оного. Даже при том, что он не настаивал на одиночном визите Катерины – и молодые Лейхтенбергские, и Эллен с Дмитрием тоже намеревались отправиться с ней. Но она упрямо качала головой: какой в том толк?
На пятый с тяжелым вздохом принимая руку супруга, чтобы покинуть виллу Великой княгини.
Она не могла сдержать ошеломленного вздоха, стоило ей увидеть бледное осунувшееся лицо спящего цесаревича. Еще с момента переезда в Царское Село, после той злосчастной апрельской простуды, он порой был как-то по особенному утомлен, нередко Катерине казалось, что он лишь пытается казаться бодрым, но в сравнении с тем, каким он предстал перед ней сейчас, это выглядело и впрямь обычной усталостью. Тем более что в их последнюю встречу в Дармштадте Николай выглядел не в пример лучше, словно бы датский воздух пошел ему на пользу – или же датская принцесса. Но сейчас…
Ей было известно, что Николай отправился в Скевенинген по настоянию доктора Маркуса для лечения. Морские купания должны были укрепить его здоровье, и, по всей видимости, сделали это, если принимать во внимание его энергичность в Дармштадте (и опустить ту пару тяжелых дней после маневров). Однако, видимо, их силы оказалось недостаточно, чтобы помочь цесаревичу перенести зиму – хоть и странно это: климат Ниццы был куда дружелюбнее, нежели Петербургский, поэтому не должен был так повлиять.