– Вы необыкновенная девушка, Катрин, – полушепотом произнес цесаревич.
Беспечно передернув плечами, она улыбнулась уже более явственно.
– Моей заслуги в этом нет – все трудности легли на плечи Его Высочества. И теперь Вы обязаны доказать, что все было не зря, – возвестила она, разрывая их зрительный контакт и устремляясь к большим коробкам, что примостились возле ели. – Вы ведь поможете мне развесить эти игрушки?
Когда она обернулась, на её лице был лишь детский задор, который он так давно не видел. Но Николай был готов поклясться – до того в глазах её мелькнула грусть. Усмехнувшись этой непосредственности, с которой Катерина раскрыла коробки, чтобы начать вынимать оттуда стеклянные шары различных цветов и размеров, он неспешно приблизился к ней, чтобы принять из её рук первую игрушку и, повинуясь указанию, расположить оную где-то в аршине от верхушки. И сразу же получить новую.
– Жаль лишь, что настоящего Рождества здесь не увидеть, – разглядывая маленькую фарфоровую птичку, произнесла Катерина. – Ни снега, ни гаданий, ни…
– Гаданий мне точно хватило, – почти себе под нос хмыкнул Николай, но его фраза не осталась не услышанной. Горло на миг словно сжало тисками; в памяти всплыл звон монист и хриплый голос старой цыганки.
Не сиять больше солнцу над миром, не освещать людей своей благодатью.
– Бросьте, – стараясь, чтобы сломавшийся голос её звучал как можно более безмятежно, улыбнулась Катерина. – Вспомните – мне тоже говорили, что у алтаря мне не стоять. Но ведь я вышла замуж. Все эти гадания – лишь забавы, – махнула она рукой, вытягивая из коробки новую игрушку и примеряясь к незанятому участку на разлапистом деревце.
– Крайне опасные, – прокомментировал это утверждение цесаревич. – Тетя Санни так едва ли с ума не сошла, а поговаривали, что и выкидыш у нее случился от этих столоверчений.
Александра Иосифовна, урожденная принцесса Саксен-Альтенбургская, супруга его дяди Константина, как и прочие светские дамы увлекалась мистицизмом, в чем ей потакала фрейлина Анненкова, которую порой даже винили в излишней тяге Великой княгини ко всем этим «дьявольским забавам». Справедливости ради стоит сказать, что даже Императрица не брезговала порой составить компанию невестке, но все же интерес последней к крайне популярным тогда столоверчениям выходил за все возможные рамки. Впрочем, винить в том стоило скорее mademoiselle Анненкову, дошедшую до того, что она настаивала на своем родстве с герцогом Ангулемским, заставившую в свою сказку уверовать и великую княгиню. Когда долгожданная её беременность окончилась выкидышем, во Дворце начали поговаривать, что это Создатель наказал её за богопротивные удовольствия и дружбу с «одержимой».
Фрейлина Анненкова была отправлена за пределы России, однако та история все же изрядно подорвала здоровье Александры Иосифовны.
Цесаревич, которому тогда было двенадцать, на всю жизнь запомнил сломленную Великую княгиню, несколько недель не встававшую с постели. А когда она вышла к семейному обеду, ему подумалось, что из нее выпили жизнь до последней капли, столь пустым был взгляд и отрешенным – вид.
Тогда он впервые испытал явное отвращение к этим светским увлечениям.
– Точно! – воскликнула Катерина. – Столоверчения – как-то я запамятовала о них, – рука замерла над коробкой, пока она над чем-то размышляла. Николай бросил на нее настороженный взгляд.
– Только не говорите, что задумали духов вызвать, чтобы запытать их вопросами.
– Это скорее по части Эллен, – рассмеялась она, наконец выбрав следующую игрушку и поднимаясь, чтобы собственноручно подвесить её на колючей еловой лапе. – С меня лишь попросили список идей для праздничного вечера. Вы же не думали, что одной елью все ограничится?
– Если здесь упоминается имя Вашей подруги – это было бы утопией, – в тон ей отозвался Николай, обходя дерево, чтобы решить, куда еще поместить крупный синий шар, что он сжимал в руках. – Однако, мне стоит надеяться, что Вы будете здесь на Новый Год?
Он не мог видеть её лица, отделенный от нее широкой елью, но мог слышать шелест юбок и тепло в голосе, когда, явно улыбаясь, она подтвердила:
– Встречать Новый Год в Германии мне бы не слишком хотелось.
Совершив полный круг, цесаревич поднял голову, чтобы наблюдать, как вскочившая на низкий стул Катерина пытается зацепить очередную игрушку ближе к вершине. Она была невероятно очаровательна в своем почти детском желании украсить ель, как это делала дома, когда для столь важной задачи собиралась вся семья. Эти часы – совместные, наполненные смехом и шутливыми спорами, кому достанется лучшая игрушка и честь надеть звезду на вершину, – были особенно дороги её сердцу. И он почти кожей ощущал ту светлую грусть, что исходила от нее, смешиваясь с легкостью и счастьем, так давно не виденными им.
Подавая ей руку, чтобы она беспрепятственно спустилась обратно, Николай чуть дольше положенно удержал в своей ладони её хрупкую кисть, словно надеясь впитать этот свет и спокойствие. Чувствуя – ему они понадобятся.
И разорвал этот контакт раньше, чем Катерина могла бы попросить об этом.
Впрочем, она казалась слишком умиротворенной, чтобы рушить сейчас ту тонкую, почти осязаемую нежность, сплетенную с предвкушением какого-то чуда.
Позже, расположившись в глубоком кресле и любуясь украшенным деревом, цесаревич даже на миг пожалел, что сейчас еще совсем не вечер – время едва ли перевалило за полдень. Загасить бы свечи, оставив лишь пару, и наслаждаться этим уютным полумраком, наблюдая, как блики огня играют на пузатых боках стеклянных шаров и блестящей бахроме мишуры. Катерина была права – ему отчаянно не хватало этого ощущения дома, пусть и не полностью воплотившегося здесь, но почти заставившего раствориться чуждые ему стены итальянской виллы. Можно было представить, что эта гостиная – в Александрии, где встречал Рождество лишь в далеком детстве и то, единожды.
Куда чаще ему приходилось посещать торжественные вечера всех своих родственников, отчего празднование затягивалось на добрую пару недель. Не чтобы ему не нравилось встречаться с ними, но с некоторыми все же его отношения, да и его братьев, были не самыми радужными. К тому же, бесконечные беседы, требующие соблюдения этикета, хоть и были привычны, но удовольствия не доставляли. Особенно в детстве, когда ему, пусть и осознающему тяжесть довлеющего над ним долга, хотелось еще быть ребенком и видеть тепло, а не учтивость и лесть.
– Вы помните тот вечер в Царском? – в тишину, поглотившую гостиную, вдруг вплелся полный задумчивости вопрос Николая, и Катерина, уже было задремавшая (это могло бы показаться дурным тоном, но они не вели бесед уже с полчаса, просто наслаждаясь уютом охватывающего Флоренцию вечера, присутствием друг друга рядом и размышляли каждый о своем), сонно моргнула, переводя с трудом приобретающий осмысленность взгляд на него.
– Их было много, – она и впрямь бы сейчас не опознала с ходу, о каком из вечеров говорил цесаревич, даже если бы вспоминала только те, что случились после отбытия императорской четы.
– Когда Вы пели.
Фанты. Да, пожалуй, эта картинка и впрямь даже не поблекла в её памяти – что уж говорить о полном исчезновении. Ту дрожь, малую долю неуверенности, уговоры Евгении Максимилиановны, и глаза – множество смотрящих на нее пар глаз – она помнила как вчера. Музицирующая Ольга Смирнова за роялем, соната Скарлатти, эти глупые цветы даже если бы возжелала забыть, не сумела бы. Минуты её личного кошмара, но вместе с тем – минуты её свободы.
– Вам тогда не досталось задания, – она улыбнулась, стягивая края вязаного пледа на груди – Флоренция не Петербург, но декабрьские вечера и здесь были прохладными; из раскрытого окна тянуло сквозняком.
– У Вас исключительная память, – оценил цесаревич, склонив голову и заинтересованно рассматривая прикрывшую глаза Катерину: вряд ли она намеревалась задремать, но зрительного контакта явно избегала. – Как насчет того, чтобы продолжить игру?