— Папенька с честью бы принял приказ своего государя, а я уже запятнала его имя, ослушавшись и оставшись здесь.
— Но всегда можно выйти с гордо поднятой головой. Ты можешь отстоять честь невинно убиенного батюшки. И не только в отношении недавнего инцидента.
Последние слова князя заставили Катерину удивленно обернуться. Борис Петрович являл собой змия-искусителя во плоти, но не это она видела перед собой, а человека, который знал о папеньке намного больше, чем она сама. И, возможно, именно с этим знанием она могла бы распутать не поддающийся её рукам клубочек.
***
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, октябрь, 16.
Ожидающий, когда Император соизволит его принять, Дмитрий отошел к окну, хотя пейзажи утреннего Петербурга его ни в коем разе не занимали. Равно как и взгляды молоденьких фрейлин, прогуливавшихся мимо: их шепотки и легкие знаки внимания оставили офицера совершенно равнодушным, что дало барышням повод обличить его в холодности. Презрительно сморщив носик, одна из них отвернулась, и другие последовали ее примеру. К счастью, спустя несколько минут о них уже ничто не напоминало. Мысли же графа Шувалова занимало пренеприятнейшее поручение государя. Он вновь и вновь клял себя за потворствование невесте: стоило заставить её отбыть с маменькой в Карлсруэ, где она уже не вызвала бы монаршего интереса, о причине которого Дмитрий до сих пор не был осведомлен. Утро каждого нового дня начиналось с надежды на то, что не случится ничего, способного зародить в Императоре сомнений относительно порядочности Катерины. Ради этого он был готов находиться рядом с невестой хоть каждую секунду, но такое рвение в попытке уберечь её вызвало бы немалые подозрения у Его Величества, и потому даже эти встречи стоило обставлять самым естественным образом. Давно ожидавшие своего часа билеты в оперу или визит в цветочный магазин. Что угодно, но Кати должна находиться рядом: только так он сумеет защитить ее честь.
Появление Наследника Престола, покинувшего кабинет Императора, возвернуло Дмитрия к насущным делам: вслед за ним показался и юный офицер со смешными рыжеватыми кудрями, возвестивший, что государь готов принять докладчика. Поприветствовав должным образом цесаревича, граф Шувалов проследовал за посыльным, четко отмеряя про себя дозволенные к озвучиванию фразы.
— Поручик Шувалов по Вашему приказанию прибыл, Ваше Величество!
Государь, для которого беседа с сыном не прошла бесследно, визитера одарил крайне отстраненным взглядом, словно бы запамятовал, какое поручение дал своему адъютанту. Однако заминка вряд ли продлилась более пары секунд: отложив папку с гербовым тиснением, Император отдал все свое внимание офицеру.
— И какие новости на сей раз Вы принесли, граф?
— Княжна Голицына вновь провела весь день, не покидая особняка на Васильевском. Князь Остроженский уехал утром, бесед княжна ни с кем не вела, однако, — на этих словах Дмитрий замешкался, догадываясь, что окончание фразы не вызовет восторга у государя.
— Вы желаете меня заинтриговать?
— Никак нет, Ваше Величество, — тут же отозвался офицер. — Княжна Голицына не принимала гостей, кроме Его Императорского Высочества Николая Александровича. И как я могу судить по тому, что видел, эта встреча стала для неё неожиданностью.
О дальнейшей эмоциональной окраске разговора между цесаревичем и невестой Дмитрий предпочел умолчать: до той поры, пока он сам не разберется в истории.
Император нахмурился. Участие его сына в судьбе всё еще не вызывающей у него безоговорочного доверия барышни порождало новые подозрения. И то ли следовало выслать княжну прочь из России, то ли, напротив, держать её максимально близко и под постоянным наблюдением. Его покойный батюшка, пожалуй, склонился бы к первому решению, сам Александр — считал более разумным и верным второе: барышня еще ни в чем не уличена, если не брать во внимание то, что она ослушалась приказа о ссылке. Но всегда можно это трактовать царской милостью за спасение жизни Его Высочества. Только как быть с ней дальше?
На этот вопрос мягкая натура государя еще долго будет искать верный ответ. Как и на множество иных заботящих его вопросов.
***
Крайне раздосадованный разговором с Императором — в такие минуты он и впрямь видел перед собой отнюдь не отца — Николай лишь сильнее уверовал в верность своей затеи. Быть может, в силу возраста, или же воспитания, в коем главенствующую роль играла мать, тайная казнь князя Голицына виделась ему бесчеловечной. Преступник заслуживал наказания, и ни о каком помиловании речи идти не могло, если подтвердилась его вина, но он был достоин прощания хотя бы с дочерью, раз вся его семья была выслана из России. Цесаревич знал, что матери он может доверить почти все, а занимающую его ум идею она не отклонит, как излишне своевольную. Но вот одобрит ли?
Мария Александровна столь сильно оберегала старшего сына, желая защитить его от всего мира, что иной раз Николаю казалось — его жизнь навсегда ограничится дворцовыми стенами. А в момент, когда на его голову возляжет корона, и рука ощутит тяжесть державы, цепи стянутся еще сильнее: он окажется навеки прикован к трону.
Цесаревич любил мать и беспокоился о ней, но он уже давно вырос, и за свою жизнь может ответить сам. Ради каждой ссадины не следует звать придворного медика, а от обычной лихорадки зимой не умирают. И даже его спина не доставляет столько хлопот, если не пренебрегать поездками на воды. Потому многие опасения Марии Александровны казались ему порой необоснованными, хотя порой Николаю казалось, что всему виной желание матери заполнить чем-то убивающую её грусть. Возможно, именно она усугубляла болезнь. Цесаревич не знал, что происходит с родителями, но предчувствие чего-то страшного его не желало отпускать: их отношения обострились, но не до той степени, когда все застилается черной ненавистью. Просто натянулась эта тонкая ниточка, что звенела при каждом прикосновении; и без того переполненные официальным тоном разговоры стали холоднее и не длились дольше требуемого; помимо встреч в столовой более почти не существовало иных встреч, да и чаще трапезы Мария Александровна устраивала в Малиновом кабинете или Золотой гостиной. Император на них не присутствовал.
Все чаще их союз выглядел простым политическим жестом, пусть и не являлся таковым.
Отворив дверь, Николай к своему облегчению отметил, что в комнате помимо матери не было никого: вездесущие фрейлины, похоже, нашли себе более интересное занятие, или же были отосланы государыней, дабы не усугублять её мигрень. Хотя, судя по спокойному лицу Ея Величества, углубившейся в чтение, головные боли в это утро её оставили.
— Рад видеть Вас в добром здравии, Maman.
Книга, что так увлекла Императрицу, тут же была отложена ради теплого поцелуя. Настроение у матери, похоже, и вправду было прекрасным: улыбнувшись, она предложила составить ей компанию за завтраком, раз сын пожаловал с визитом так рано. Надеясь на то, что неторопливая беседа поможет ему склонить государыню на свою сторону, цесаревич дождался, когда будет разлит по новым чашкам любимый Ея Величества чай (она предпочитала это делать собственноручно, не доверяя даже фрейлинам), и лишь после нескольких отвлеченных фраз затронул мучающие его мысли.
— Вы знали о том, что князь Голицын был казнен?
— Нет, — Мария Александровна нахмурилась, удивленная такому вопросу: она не предполагала, что Николай пожелает вновь вернуться к обсуждению того человека. Однако дальнейшие его речи убедили государыню — всему виной сердечность сына.
— Как государственного преступника, его нельзя даже похоронить на семейном кладбище, да и за давностью свершенного уже некого хоронить.
— Отчего Вы об этом заговорили?
— Княжна Голицына, — цесаревич замялся, не зная, как наиболее верно изложить свою мысль, — она хотела позволить упокоиться отцу с миром, раз ей не довелось увидеться с ним перед смертью. Но ей не дозволили и этого.