На службе Клавке грозила очередная проработка с возможным увольнением, но тут вступилась наша общественность. Многим понравилась история, которая приключилась с Клавкой, и мы вступились за нее и отстояли.
Тогда же в благодарность за участие и сочувствие Клавка ко мне привязалась. Она стала частенько захаживать к нам домой, оказывала всякие бытовые услуги, и я имела возможность подробнее ознакомиться с ее чудовищной биографией.
Итак, Клавка уже три раза была замужем и имела троих детей.
Впервые она сочеталась браком в бытность свою комсомольской богиней. Женихом ее был студент-политехник. Им устроили комсомольскую свадьбу, на которой было очень весело. Больше ничего членораздельного про тот свой брак Клавка сказать не могла, — как видно, запамятовала за давностью лет. Сына, который родился от этого брака, долгое время воспитывала свекровь-профессорша, в результате чего он вырос барчуком и белоручкой, и теперь, когда профессорша умерла, Клавке с ним одни мучения: ничего не умеет делать, хандрит и скучает.
— Вот какая петрушка! — в сердцах сокрушалась Клавка.
Вторым мужем Клавки был моряк-полярник. Свадьбу тоже праздновали — в Мурманске три дня гуляла вся гостиница для моряков. Потом моряк уехал в отпуск на родину (Клавка забыла поинтересоваться, куда именно) и пропал с концами. Больше она его не видела. Однако от этого кратковременного брака тоже родился ребенок — прелестная девочка, которая почему-то тоже исчезла в неизвестном направлении, как только Клавка вернулась из заключения.
— Вот какая петрушка!
Вернулась Клавка с новым мужем-татарином, которому дала ленинградскую прописку, а он в благодарность привел прямо к ней в дом свою татарскую невесту с ее родней и даже пытался отсудить жилплощадь. Только не на такую нарвался, от нее, Клавки, так просто ничего не отсудишь.
От этого последнего брака у Клавки была девочка, и теперь с ней нянчится старший сын. Он так полюбил этого ангелочка, что забрал к себе жить. У него от бабки-профессорши осталась квартира, в которую он привел какую-то старую мымру-училку, и теперь они там окопались и никого к себе близко не подпускают. Ангелочек считает брата отцом, училку — матерью, а Клавку называет бабой-ягой.
— Вот какая петрушка!
Осталась у Клавки только старуха-мать, но и та редко бывает дома, потому что почти все время проводит в лечебнице для душевнобольных. Стоит ей оказаться на свободе, она тут же садится строчить доносы в ЦК на всех подряд, и, что самое смешное, пишет она в этих доносах чистую правду, но это уже никого не волнует.
Таким образом, многодетная Клавка осталась одинокой и не прочь была поджениться в очередной раз и даже имела кое-кого на примете.
Однажды вдруг заявляется ко мне в субботу в девять часов утра. Серая, грязная, замызганная, в одной руке — громадный букет гвоздик, в другой — судки. Я испугалась такого ее вида, даже боялась спрашивать, что случилось. Оказывается, ничего особенного не случилось, просто выгнали ее с очередной работы за то, что она там кого-то «жидом» обозвала. (У нас она работала только по совместительству, убирала помещение после рабочего дня.) И вот теперь она подрабатывает по ночам в ресторане — моет там посуду и чистит картошку.
— Платят недурно и вот еще с собой дают. Бери сколько угодно. — Она указала на судки.
А цветы это она одному парню хорошему в больницу несет, ему по пьянке проломили черепушку, вот теперь валяется. Жалко парня, хороший парень. Вот купила цветы и зашла по пути, потому что в больницу пускают только с двенадцати часов. А эти гады ему даже бюллетень не оплачивают, говорят, что пьян был, будто пьяного можно раком ставить. Нет, это не такой парень, его нельзя раком ставить — первый разряд по самбо.
Я слушала ее сбивчивый рассказ, и что-то не укладывалось в моей голове. Судки, картошка, парень с проломанным черепом — и вдруг букет гвоздик. В тупом замешательстве я пыталась пересчитать гвоздики. Получалось что-то вроде тридцати штук. Нет, кто-то из нас был явно сумасшедший, я определенно чего-то не понимала.
— Кем он тебе приходится, этот хмырь с разбитым черепом? — спросила я.
— Друг он мне, — важно отвечала она.
— Но цветы — они же пропасть денег стоят!
— При чем тут деньги! — гордо вскинулась Клавка. — Человек из-за меня, может быть, калекой останется, а ты — деньги.
— Но может быть, ему что другое надо, а вовсе не цветы?