Выбрать главу

Подождал обратного автобуса.

Ехал опять один. И по дороге никто больше не сел. Водитель был другой, пожилой. Говорит: «Ишь, как времечко-то летит. Вот уж мы с тобой и немолодые». Так оно и есть. Помолчали. Когда подъезжали к перевалу, он сказал: «И ждать особенно нечего». Опять он прав, но разговаривать не хотелось. А снег повалил еще пуще.

Через мост переехали медленно, осторожно.

Перила после той аварии починили, но в такую непогоду на мосту все равно опасно. Снег слежится, будет почище дохлых поденок, а по тем колеса скользят, как по жиру. Так занесет — никакие перила не остановят. «Не дай бог, навернемся», — сказал водитель с непонятной улыбкой. Не знаю, что там у него было при этом на уме, но мне на тот свет еще рано. Яблони умеют привязать человека к жизни.

Деревня казалась одним большим сугробом.

Снегопад был в разгаре. Автобус плыл по заметенной улице, проехал мимо старого пожарного сарая. Он теперь никому не нужен, торчит, как бельмо на глазу. Я подумал, что весной надо будет его снести. Придется, наверно, одному поработать, других охотников не найдется. Разберу на доски, отнесу их к речке, оболью керосином и подожгу. Талый снег, перемешанный с пеплом, утечет прямехонько в загробный мир.

Вылез из автобуса, направился к дому.

На лыжах карабкаться по склону было трудно, все-таки уже немолодой. Я переставлял ноги и думал, что бы такое устроить на месте пожарного сарая. Можно натаскать хорошей, жирной земли и посадить яблони. Так и сделаю. Надо будет привить ветки из сада Яэко на мои молодые яблонки. Наверно, подземные соки, которыми станет питаться новый сад, кровавого цвета. И лепестки на яблонях будут красные, а плоды — румяные.

С годами у меня заметно обострился слух.

Я теперь слышу, как корни дерева пьют подземную воду. А весной, когда раскрываются почки, я в саду просто глохну. Но зимой яблони воды не пьют, они спят. Слишком холодно там, под землей. Зимняя вода студенее льда, в ней даже микробы дохнут, она может убить дерево. А деревенские пьют ее каждый день и прикидываются, будто живут.

Я провожу ладонью по ширме.

Обледеневшая поверхность озера током пронзает мои пальцы, парализует мысли. А луна еще холоднее льда, и в тысячу раз холоднее луны сердце монаха. Над озером метет вьюга, лед не выдерживает, лопается, топорщится торосами. Монах не шевелится, скрюченный в своей снежной норе.

Я шел к дому, весь облепленный снегом.

Рюкзак был такой тяжелый, что лыжи глубоко проваливались, каждый шаг давался с трудом. Я остановился перевести дух и вдруг увидел следы. Не звериные — человечьи. Они цепочкой тянулись куда-то в сторону.

Меня бросило в жар.

Кто же это мог пробираться сквозь снега без лыж? Я пошел по следу и увидел, что он сворачивает к дому Яэко. Остановился, затаил дыхание, прислушался. Ничего — только шелест падающих хлопьев. Медленно, очень медленно я двинулся вперед. У самого порога дома снег горбился странным холмиком. Я сразу понял, кто там лежит.

Монах умирает.

В предсмертный час ему слышится жужжание пчел в яблоневом саду, беззаботное пение жаворонка, шелест теплого весеннего ветерка. Но победила зима, и бороться с ней больше нет сил. Вряд ли бедолаге суждено увидеть завтрашнее солнце. Надо мне приготовиться — как теперь жить без слепого монаха? Наверно, правильнее всего будет ширму «Зима» сжечь. А заодно «Весну», «Лето» и «Осень». Пепел развею под яблонями. Смогу ли вот только уснуть без своих ширм?

Монах скитался по миру вместо меня.

Сорок лет бродил он, однако до заветной яблоневой деревеньки так и не дошел. Но, по крайней мере, жизнь его была полна событий. Как у Яэко. Ее сорок лет — как огненный цветок, как ярко-алое яблоко, с моими сорока годами нечего и сравнивать. Конечно, ей не удалось прожить жизнь так, как хотелось, но она, во всяком случае, пыталась. Представляю, сколько всего она повидала за десять лет, что ее не было в деревне.

Сегодня Яэко наконец вернулась домой.

Точнее, к порогу своего дома. Я снял рюкзак, отстегнул лыжи и присел рядом с белым холмиком на колени. Разгреб снег, откопал Яэко. Она лежала ничком, неподвижная, делать что-либо было уже поздно, и я долго просто смотрел на нее. На Яэко было легкое, совсем не зимнее пальто. Ни перчаток, ни обуви. Наверно, обувь она потеряла в снегу, пока добиралась сюда через сугробы. Она приехала в том такси, с которым мы разминулись на мосту по дороге в город.