— Вылетели, значит…
— Как чайки, право слово! Думали, все померли, ан, нет. Живые. Милина, из тех девок, что сами по себе в порту работают, товарный вид потеряла, ругалась, на чем свет стоит.
— Вот это хорошо. Не то, что ругалась, а что живые все. И как мне эту… девку найти, любезный хозяин?
— А я уж и не знаю, — кончики губ хоблинга не двинулись, но середина натянутым луком прогнулась к подбородку, — она ж с тех пор, небось, лечится где. А жилище свое она разве ж кому укажет? Вот если б клиентов каких ее спросить. Да только где ж их найдешь? Все матросы, да матросы какие. Ночку в городе проведут — да опять на корабли. А если какой девку снял прямо в порту, так наверняка утром в рейс. Иначе бы не торопился так, не клевал на старух типа Милины.
Кофе всегда заканчивается. И чем он лучше — тем быстрее ты смотришь на покрытое бурой жижей дно.
Вскоре я уже распрощался с толстяком, дал на чай музыкантам, и покинул трактир.
Обугленные развалины салона татуировки снова были прямо передо мной.
Я обошел жуткую скульптуру, выплавленную огнем из смеси камня и дерева. Сгоревшие балки местами прогнулись, а камень кое-где попросту раскрошился в пыль. Взрыв, должно быть, был и правда силен. Прав был не оставивший подписи автор статьи — за все время жизни в Вимсберге я повидал многих алхимиков, многие из которых считались мастерами своего дела, — но ни разу не слышал, чтобы в городе появлялась взрывчатка такой силы. Мне снова нужен был алхимик. Я знал, кого искать. И даже вспомнил название.
Злачные места Вимсберга объединяет одна закономерность. Чем ближе к порту, тем проще и грубее звучат их названия. Рекламный трюк, инстинктивно применяемый каждым владельцем питейного или увеселительного заведения. Название должно привлекать публику, а значит соответствовать ее вкусам. И если дорога аристократа с бульвара Поющих игл непременно лежит в ресторан «Перо павлина», то простой матрос запросто побежит за кружкой мутного пойла в какой-нибудь «Селедкин хвост».
Постоялый двор «Свиное рыло» оказался так близок к морю, что идеально подходил для публики, которой требовалось регулярно охлаждать голову или спешно освобождать желудок. И… о, да. Одушевленные, широким кольцом облепившие грубый деревянный стол у дальней стены, вполне соответствовали названию. Рыла — иначе не скажешь — были не из приятных. На звук хлопнувшей двери обернулось двое близнецов-половинчиков. Почившего если не с миром, то, по крайней мере, с улыбкой, доктора Ольта эти откровенные головорезы ничем не напоминали. Разве что шрамами на лице. Но то, конечно же, не было виной доктора — половинчики впервые получают по физиономии в возрасте столь юном, что вполне еще могут не начать ходить, и процесс не прекращается всю их насыщенную членовредительством жизнь. Братцы за дальним столом явно принадлежали к исконно островным жителям, что считали свой устоявшийся жизненный уклад единственно правильным и ненавидели все аспекты цивилизации, за исключением тех, что пахли спиртом или обладали выдающимся бюстом.
Пару мгновений мы сверлили друг друга взглядами, и я отвел глаза первым. Половинчики, конечно, потомки людей. Но, в отличие от нас, для них вообще не существует границ и моральных запретов. За незначительную обиду или просто косой взгляд такой вот коротыш-островитянин всадит вам в грудь кинжал или — если повезет, — голыми руками изобьет до полусмерти, не обращая ни малейшего внимания на разницу комплекций и количество дружков за вашей спиной. В драке у них начисто выключается мышление, остается лишь стремление к победе. Любой ценой.
Я невольно сравнил их с давешними хоблингами. В отличие от тех, половинчики не доказывали свое право на существование. Они просто никому не давали назвать их Вторичными. По крайней мере, дважды. И с ними, необразованными дикарями и дремучими фанатиками культа Машины, по большей части довольных своим положением, считались.
Краем глаза я с облегчением заметил, что коротышки вернулись к столу, обратив ко мне густо татуированные спины. За стойкой грузно обвис толстый орк. В его жидкой бороде застряли остатки чего-то съедобного, и он лениво прочесывал сальные пряди потрескавшимися ногтями. Орк откровенно скучал — по глазам его было видно, что с куда большим удовольствием он присоединился бы к игрокам, да служба обязывала…
— Доброе… утро, — сомневаясь в каждом слове произнес я, — мне нужен кое-кто из ваших постояльцев.
Жирдяй насмешливо прищурился и промолчал. Я вдруг осознал, что помещение заполонила совершенная тишина. Шея напряглась и одеревенела. Очень медленно, с осторожным усилием, я повернул голову. Чуть больше десятка пар глаз смотрело на меня, не мигая, и в глазах этих были немой вопрос и голосистая агрессия. Стараясь говорить четко, но быстро, я назвал имя.
— Это карлик. Его зовут Райнхольм.
Вы когда-нибудь ощущали, как на шею ложится шершавая веревочная петля, под ногами шатается хлипкий табурет, суровый голос зачитывает приговор… и вдруг веревку убирают, подошвы упираются в твердую землю, а палач хлопает вас по плечу и радостно шепчет о помиловании? Если да, то вы поймете, что я испытал, когда компания мгновенно потеряла ко мне интерес. Только один из близнецов на самом деле громко заржал. Его брат оказался сдержаннее и, хмыкнув, вдруг подмигнул мне. Так обычно подмигивают безобидным идиотам, провоцируя их на какую-нибудь уморительную реакцию.
Портье — если можно было так назвать этого неопрятного увальня — тоже ухмылялся.
— Мастер Райнхольм нынче отсутствуют. Видимо, заняты крайне важным делом, не требующим отлагательств. Например, отдирают свои мозги от какой-нибудь стенки.
— В смысле? — я уставился на расплывшуюся рожу. По крайней мере, желтые глазенки орка сходились достаточно близко на широченном блине лица, чтобы можно было встретиться с ними взглядом.
— В смысле опять куда-то отвалил. Мы здесь не спрашиваем, куда кто ходит. Можно и огрести. Правда, Воммур?
— Отсохни, — не оглядываясь, бросил ему один из игроков, эггр, чей возраст выдавал только пучок абсолютно седых волос и темные пятна на обнаженной до самой задницы спине.
Не смутившись, портье лениво повернулся ко мне. Жирные губы кривились в наглой усмешке, но не выпускали ни слова.
Я нарочито медленно запустил руку в карман и добыл мелкую серебряную монетку.
— Вот. Так лучше?
Его реакция заслуживала восхищения. Металлический кругляш исчез в пухлой ладони так быстро, что я на мгновение даже потерял уверенность — а был ли он?
— Карл бывает только в двух местах, если не дрыхнет у себя в комнате, — зашептал портье, — у южной стены или в любом городском трактире. И если бы я его искал, то молился бы о втором варианте.
— Почему? — спросил я, думая о том, что имя мастера Райнхольма связано с какими-то очень свежими воспоминаниями. Еще одна ниточка, которую нужно выковыривать из клубка впечатлений последних дней.
— Да потому что то, что он вытворяет у стены, наблюдать никак нельзя. Там уже раз пять у него что-то взрывалось. Ему все равно, у него шкура дубленая. А вот честные одушевленные, бывает, страдают, — на его роже как-то натужно проступила честная ухмылка.
Нечего сказать, полезная информация. Или к стене, которая тянется на добрый десяток километров, или в любой из полутора десятков городских трактиров. Ну уж нет, серебрушку ты мне отработаешь. Особенно после того, как заговорил про взрывы.
— И где точнее у стены он обитает?
— Ну ты чо, мастер, совсем не сечешь? На пустыре, где же еще? Забреди он со своими фокусами куда еще, ты бы об этом наверняка прочитал. В газетах. В разделе «стихийные бедствия», — он заржал. Смех звучал мертво и неестественно.
— А трактиры? Какие предпочитает?
— Вот тут не могу помочь. Не знаю. Самогон у него хороший, а что еще за дрянь он пытается всем толкнуть — понятия не имею. Ее никто и не берет, а наши и подавно. Хозяину и самогону от него достаточно. А Карл возвращается злой, запирается, да продолжает гнать. Чего только не творит. Недавно из-за двери вдруг дым повалил, да такой вонючий, что все сначала на улицу повыбегли. А когда опомнились, решили, что пожар, но обошлось. Не горело, только дымило. Но на второй этаж еще два дня зайти не могли без слез. Бить его не стали, самогон больно хороший…