— Творец всемогущий, — едва слышно выдохнул пораженный до глубины души Карл, — Ларра! Ты… Позволь спросить, коего проклятия…
— Ты же слышал, я отправляюсь с тобой, чего тут непонятного? — процедила орчанка, с неловкой гримасой пытаясь найти удобное положение для спины, — Не скажу, будто готова описаться от счастья, но приказы не обсуждаются.
— Да, но какого ляда ты так вырядилась?!
— А что не так? — янтарные глаза союзницы обиженно сузились.
— Вежливо говоря, все! Ну ладно, я не полезу в вопросы приличий — уж тут мне ли говорить! — но зачем тебе на улице защитные очки? И что это за чемодан у тебя за спиной? Да мы там будем, как бесплатный цирк! Как, спрашивается, искать кого-то…
— Райнхольм, ты чего раскричался? — голос Талиты звенел от почти не скрываемого веселья, — ты ведь понимаешь, как Ларра должна защитить честь Союза? Найти и примерно наказать мерзавца, укравшего порох, который, заметь, все еще при нем, при этом учтем, что цель отлично управляет водой, а в подручных у нее ходят ящер и маг воздуха. По-твоему, моей сестре надлежит отправляться с голыми руками?
— Я - специалист-взрыватель, Карл, — все еще хмуро буркнула орчанка, — и с огнем на «ты» безо всякой магии. Но только когда при мне этот арсенал, и потому вне этих стен мы с ним не расстаемся. Девушкам в Вимсберге никак нельзя без защиты.
— Талита! — несчастным голосом возопил Карл, — ты знаешь, как я ее люблю и обожаю с ней работать, но неужели нельзя оставить наши отношения в лаборатории?!
— Нет, Райнхольм, никак нельзя. Союз всегда называл тебя своим другом, так что пора бы познаться в беде, которая, между прочим, и твоя тоже.
— Мощно задвинула, — проворчал Карл, высверливая взглядом дыры в снаряжении Ларры, — ну хоть зонтик взяла, будет, чем прикрыться от любопытных взглядов… и меня от дождя прикрыть, если что. А то заколебало мокнуть, бороду хоть выжи…
— Ты, Карл, извини, но от дождя я тебя спасать не буду, — внезапно ухмыльнулась союзница, — Талита, проверка оборудования.
— Разрешаю, — степенно кивнула пожилая альвийка.
Ловко цапнув зонтик через плечо, орчанка вытащила его из едва заметных пазов и, подняв шпилем к верху, нажала кнопку на рукояти. Вопреки ожиданиям карлика, зонт не раскрылся кружевным куполом. Вместо этого сверкнула искра, и стержень, оказавшийся полым, изрыгнул длинную струю пламени. В комнате резко потеплело.
Глава 30, в которой я очень долго еду в университет, зато узнаю нечто важное
В ту ночь луна решила отдохнуть и завернулась в толстое одеяло, сотканное ветром из густых грозовых туч. Закрыв единственный глаз, она сладко спала, оставив город мертвенно-синим взорам уличных фонарей. Мерный шорох и перестук тысяч водяных капель оттеснили прочь, задушили остальные звуки, завладев городом до самого утра. Впервые за долгое время Морская столица спокойно спала, и даже молнии далекой грозы не решались ее будить, сверкали робко и наспех, а гром рокотал тихим беззлобным ворчанием большого пса, прикорнувшего там, в укрытом чернильной пеленой океане.
Спал особняк Хидейка. Нервно, чутко — где-то тихонько суетились припозднившиеся слуги, где-то чертил и кроил снявший с меня не меньше сотни мерок портной, тискал краснеющую кухарку усталый повар, — но дрема душно и плотно наваливалась на дом, смежала веки, тянула вниз подбородки. И скоро все стихло, лишь змеились по саду бесшумные тени сторожевых лис.
Спал и я. Оставив в медном корыте грязь, пот и следы засохшей крови, бросив пришедшую в негодность одежду у порога, завернувшись в неимоверно мягкое одеяло и отпихнув раскаленную грелку — спал, да так крепко и вдохновенно, что старые знакомые, — мрачные грезы, — расползались прочь, не в силах меня потревожить.
Остался лишь дождь. Он щедро омыл Вимсберг, растворил смог и грязь, до блеска отмыл мостовые… И ушел прочь на недолгий покой, предоставив город самому себе.
…Мелкими затяжками я набивал горло едким дымом и смотрел вдаль, бездумно скользя взглядом по застывшим волнам утреннего тумана. Крыши Морской столицы щербатой акульей челюстью уходили к побережью. Прожигая белесое покрывало, они, одна за другой, выплескивали из труб густой дым разгоравшихся каминов и чадивших спросонья печей. Сизое марево, с которым не всегда справлялся и проливной дождь, не глядя расправилось с нежными хлопьями рассветной дымки и привычно растеклось по улицам.
Просыпаясь, оставшийся без ночи город всеми силами противился подступавшему утру, но тщетно — легкое розовое сияние на горизонте уверенно превращалось в дневной свет. Вскоре оборону держала лишь труба сталеплавильного завода. В отчаянном порыве вернуть небу блаженную темноту, она изрыгнула клуб черной мглы, но его разодрали в клочья порывы налетевшего с океана ветра.
Я старательно повозил останками сигареты в деревянной пепельнице и, дрожа от холода, вернулся в комнату. Пока я спал, вделанные в стену крючья обросли вешалками, на одной из которых висел неброский, но добротный с виду коричневый костюм, а на второй — мои плащ и шляпа, чистые до неузнаваемости.
Старый добрый плащ, верно служивший мне в горе и в радости, украшала крупная, хотя и удачно подобранная заплата. Я горестно поцокал языком, оценив трагедию — вещь была безнадежно испорчена, но о покупке нового в ближайшее время думать не приходилось. Когда по звонку прибежал слуга, я уже был полностью готов и нетерпеливо вертел в руках шляпу.
— Хозяин не вернулся?
— Никак нет. — Заспанный лакей поставил на столик крохотную чашку укрытого паром кофе. — А вы, мастер, никак уходить собрались?
— Точно. И знаешь, что? Дуй-ка ты, милейший, за извозчиком.
Хидейк вернется лишь к обеду, Карл обещал освободиться не раньше вечера. Мне оставалось сидеть и чахнуть от тоски в роскошном и очень скучном особняке альва, или воспользоваться случаем и получить ответы на пару пусть и не главных, но от того не менее острых вопросов.
— Куда прикажете? — слуга безропотно развернулся к двери.
— К Университету! Эй, стой! — паренек, едва начав разгон, резко остановился. Вот это выучка… — погоди. Как хозяин вернется, передай, чтоб не волновался — я скоро буду. А сам вот что — когда я уеду, сгоняй в Актерский переулок, найди кабак «Выеденное яйцо», спроси там цвергольда Карла Райнхольма. Запомнишь?
— От чего ж не запомнить, — пожал плечами слуга, — памятью Творец не обидел. Карл Райнхольм, кабак «Выеденное яйцо», Актерский переулок. Что сказать?
— Скажи, что я буду не раньше… Хотя знаешь, что? — я решил не рисковать, — передай ему записку. Не найдешь самого карлика — отдай кабатчику Андерсу… Кривому. Пусть он передаст. Запомнишь?
— Говорю же — памятью не обижен. — Парень внезапно поскучнел и задумался, почесывая подбородок. Ну что ж, его правда — следить за благополучием гостя — одно, а бегать для него по городу — совсем другое.
— Держи, — я протянул пару медяков, — чтоб не зря бегал.
Слуга изогнулся, перемешав поклон с разбегом, и рванулся было к двери, но я цапнул его за шиворот.
— Да стой ты, торопыга. Записку забыл.
Верный блокнот стал на страницу тоньше, и слуга, наконец, умчался прочь, унося в кармане простое, но понятное послание: «Иду по следу. Если не приду вечером — жди дольше. Брокк.»
Взъерошенное спросонья небо ворочалось наверху, выставляя в просвет между крышами то косматую тучу, то случайную улыбку солнечного луча. Я прижимался лбом к оконному стеклу и, позволив взгляду свободно гулять по чужим балконам, мечтал, чтобы поездка длилась как можно дольше. Что бы там ни говорила озабоченная благополучием подопечных Карина, мысль о падком на Тронутых подростков профессоре вызывала лишь омерзение, и я представления не имел, как начать разговор с отвратительным мне заранее субъектом.
Спокойная тишина Восточного простенка мало-помалу наливалась шумом толпы — повозка приближалась к проспекту Надежды. Сверкнул, слепя, солнечный луч, запутавшийся прутьях балконной решетки. Пока я отчаянно моргал, рокот булыжников под колесами сменился ровным шорохом брусчатки. Ресницы быстро справились со слезами, за которыми вовсю мельтешила уличная жизнь. Рабочее утро было в самом разгаре, но горожане, торопясь урвать кусочек радости от редкого солнечного дня, находили множество причин выйти на улицу. Четыре девчонки-ткачихи, оживленно болтая, чересчур внимательно смотрели на просвет новый кусок тонкого белого сукна. Городовой в коричневом мундире привалился к газетному киоску и блаженно жмурился под козырьком фуражки. Его пальцы, которым в кои-то веки было тепло и сухо, лениво перебирали красные кисти на эфесе сабли. Даже студенты, что прятались в тени раскидистого каштана и раз за разом пускали по кругу бутыль с чем-то мутным, разрывались между страхом разоблачения и желанием в полной мере насладиться неожиданным даром природы.