Шаас совсем пропал из виду. Я распластался по стене и выглянул за угол — там, вдалеке, фонари щедро расплескивали перед цехом яркий свет, и в этом кругу уродливой статуей застыл земляк нашего ящера. Тонкий и хрупкий силуэт отсюда казался каким-то нескладным. Я вспомнил слова Шааса о Тронутых-ящерах, и невольно исполнился жалости к бедному изгою.
— Девять, — Лемора замахнулась, и по краю моего взора мазнуло огнем, — десять!
Чистое, истинное, едва явившееся в этот мир маленькое воплощение первородного огня взлетело над крышами, и с воплем бешеной радости освободилось от оков чужой реальности, слепящей вспышкой вернулось за грань миров.
Взрыв оказался так силен, что окна в ближайших зданиях испуганно задребезжали. Сиах моментально повернулся на звук, но в этот миг из-за угла бесшумно возник его худший кошмар. С тех пор, как он потерял право вернуться в племя, ящер боялся, что однажды придется встретиться в бою с соплеменником, и тогда холодную кровь заново вскипятят унижение, растерянность и боль — все, что он пережил в день изгнания. На краткий миг бесстрастные глаза другого — настоящего — ящера оказались прямо перед ним. В отчаянном порыве Сиах разинул пасть, вложив в хрипящий вопль всю ненависть к соотечественнику, но прозвучать ему было не суждено — голову пронзила страшная боль, и от удара вражьего хвоста ящер рухнул, как подкошенный.
Едва хрупкая рептилия упала, я поманил остальных и быстро пошел на свет. Мы едва услышали тихое шипение телохранителя Хидейка, когда тот наклонился к поверженному и произнес несколько коротких, очень шипящих слов. То, что случилось затем, повергло нас в ужас. Ящер достал меч и быстро отрубил сопернику правую руку чуть выше локтя. Тот даже не пошевелился.
— Однажды, — пробормотал ошеломленный Хидейк, — мне сказали, что поединок ящеров — зрелище неинтересное. Он или заканчивается задолго до того, как ты войдешь во вкус, или тянется так долго, что ты засыпаешь, не дождавшись исхода. Но никто не говорил, что они делают с проигравшими.
А Шаас уже был рядом с нами. Слова Хидейка его не трогали.
— Позволь, — продолжил его наниматель, на сей раз обращаясь непосредственно к ящеру, — но не… честнее было бы добить несчастного, чем обрекать его на жизнь калеки?
— Отрас-стит новую. Может, прирас-стит эту. Будет жить. Убивать нельзя. Закон. Дехс-са, — он указал на недвижно лежавшего ящера, изломанное тело которого выглядело еще более жалким, чем прежде.
— Это, в смысле, Тронутый? — вспомнил я.
— Да. Как он, — коготь указал на Карла.
— Так это он! — изумился Хидейк и мгновенно переключился на новую мысль. — Но ведь это значит, что мы совсем близко!
Альв опустился на колени у изуродованного бесчувственного тела.
— Так вам нельзя убивать друг друга вообще, или только… дехса? — спросил он, смакуя новое слово.
— Дехс-са, — то ли поправил, то ли подтвердил ящер. — Они слабы, но не виноваты. Они с-страдают.
И, окончательно достигнув предела разговорчивости, телохранитель умолк, уставясь на дверь необъятного сталеплавильного цеха. Дверь была массивной, железной и грузно висела на толстых петлях. Вопреки обыкновению, замка на ней не было.
Глава 40, в которой я не верю своим глазам, а огонь решает все проблемы
Первым вошел, конечно же, Шаас. Ящер, прошу простить мне невольный каламбур, ужом скользнул в дверь, стремительно и уверенно обогнав не только наши слова, но и сами мысли. Тяжелая створка лениво потянулась на петлях, двинулась в сторону, и изнутри немедленно раздалось пронзительное шипение. Я дернулся от неожиданности, и лишь два долгих мгновения спустя стало ясно, что мы слышали вовсе не агонию телохранителя Хидейка, но нечто иное, что живым, пожалуй, не было изначально — какой-то механический визг пополам с тихим щелканьем, слишком ритмичным для любого порождения природы.
— Пар свистит, — буркнул Карл и, не теряя более ни вдоха, последовал за Шаасом. Тут опомнился и я.
…Шаг в жаркую мокрую тьму. От неожиданного удушья рот сам собой, словно рыбья пасть на берегу, захватал раскаленный пар. Обжег горло, набрал полную грудь, закашлялся — и тут же тяжелая ладонь ударила в грудь, да так, что я одним долгим полувздохом-полувсхлипом растерял все накопления, получив взамен нехитрое откровение: короткие и частые вдохи работали куда лучше. Голова немедленно закружилась, но паника стремительно уходила. Я благодарно кивнул цвергольду и задвигался, пытаясь восстановить дыхание и оглядеться одновременно.
Большая часть здания оказалась под землей. Мы стояли на тесном балкончике из толстых арматурин, у подножия которого плескался и рвался клочьями об арматуру густой суп из горячего пара, на волнах которого то и дело виднелись багровые барашки-всполохи, да сверкали косяки юрких искр, целые выводки которых выбрасывало что-то исполинское и огненное, большей частью сокрытое туманом.
Где-то — занывшая голова не сразу вспомнила определение «слева», — зародился и стремительно вырос уже знакомый, но все такой же страшный стон, в котором смешались простудное сопение и бульканье кипящего котла. Там, в полыхающем полумраке, исполинскими тенями колыхались изломанные силуэты неизвестных агрегатов. Что-то мерно двигалось вверх-вниз, ритмично стуча, что-то со скрипом вертелось, а две высоких трубы — хотя и не чета тем, что уходили ввысь, сквозь крышу, — изрыгали жирные облачные клубы прямо в помещение.
— Вентиляторам, по ходу, каюк, — громко прохрипел мне в ухо Карл, — воздух не идет! Видать, водой охлаждают.
— Что охлаждают? — я почти сорвался на крик, когда попытался повторить шепот цвергольда, но обожженное горло не дало повысить голос.
— Всё! — пропыхтел алхимик и потыкал пальцем в разные стороны, — и паровики, и котел, и формы! О! Пошел!
В огненном омуте под нами что-то завыло. Под сводами цеха заметались громкие трескучие щелчки, захлебнулись собственным эхом и потонули в жирном масляном гуле. Медленно, вальяжно, по кричащим от натуги тросам начал подъем на вершину мира король всех котлов этого мира, и на его челе сверкал венец потеков расплескавшегося металла.
Пока он метр за метром уплывал наверх, я вдруг увидел, как кто-то спускается вниз! Там, на стене справа, виднелся другой балкон, гораздо ниже нашего. И дверь за ним — родная сестра той, что привела нас сюда, — была распахнута настежь. По тонкой лесенке от нее на балкон мелко и осторожно перебирала тонкими ногами щуплая фигурка, облаченная в ослепительный, неуместно белый в этом прибежище сажи и дыма, костюм. Белым было все — даже голова пришельца, и я сперва подумал, что это какое-то хитрое защитное облачение, но ошибся. Кроме защитных очков — конечно же в белой оправе — его лицо обрамляли только длинная, без единой прожилки белая борода и того же цвета волосы, то ли заплетенные в свободные косы, то ли разделенные на пряди. Старик пока не видел нас… или здорово притворялся.
Мелкими шажками он пересек балкон и навалился животом на перила. При этом столько его туловища оказалось снаружи, что я невольно представил, как белое пятнышко кренится, отрывается от перил и падает в неизвестность. Но все обошлось. Потирая руки, старик разогнулся и принялся оживленно ими размахивать. Сквозь редкие прорехи в заводском шуме до нас долетали лоскуты его голоса, но разобрать слова было решительно невозможно.
— С кем он говорит? — скорее угадал, нежели услышал я Лемору. Девчонка по-паучьи раскорячилась и застыла в метра над входом, уцепившись за ржавые крепления, уходившие под своды цеха.
— Понятия не имею, — пробормотал я и до боли напряг глаза, но тщетно.
Ларра сбросила рюкзак и принялась в нем копаться. Что-то глухо зазвенело. Хидейк хотел было поднести руку к глазам, но в тесноте не рассчитал и пребольно врезал локтем мне в бок. От неожиданности я зашипел не хуже Шааса. Альв виновато улыбнулся, вновь попытался поднять руку и мгновение спустя уже напряженно щурился на огненный хаос.
— Брокк, — его голос напомнил мне звон натянутой гитарной струны, — а посмотрите-ка вон туда, — концом посоха он указал куда-то за спину старика. Мои глаза заныли, напряженно ухватывая направление, и пару слезинок спустя показалось, что я увидел…