Куда больше, чем его нынешний облик, меня поражает то, что это — чужой человек. Я еще раз внимательно обвожу взглядом его фигуру и спрашиваю себя, кто это вообще такой и как я могла ему позволить лишить меня веры в себя. Это просто какой-то незнакомый тип. Какой-то тип, от которого внутри все кипит от злости. Вот и сейчас тоже. Он обнимает Хлою. Я слышу чей-то плач, возможно, плачет не один человек. Трудно сказать. Они заходят в дом и закрывают за собой дверь.
Интересно, Алистер, считает, что я действительно способна на что-то подобное? Он знает, что у меня есть джапара, он сам подарил мне ее в самом начале наших отношений, когда еще внимательно выбирал для меня подарки. Вообще-то он купил тогда две джапары — мужскую и женскую, чтобы мы могли гулять вместе «в любую погоду и не реже, чем раз в месяц!». Цела ли у меня куртка, он не знает, но помнит, что она мне очень нравилась и что я никогда не выбрасываю вещи. Да какое мне дело до того, что он думает? Меня это всегда раздражало: я слишком много забочусь о том, что он обо мне думает. Так, похоже, я здесь застряла. Может, зайти посидеть в баре? Написать маме, что пошла прогуляться, и попросить прислать мне эсэмэску, когда они освободятся?
В окно стучат. Какая-то женщина. Я опускаю стекло, и она сует мне под нос микрофон.
— Простите, вы — родственница Робертсонов? Вы не могли бы ответить…
Я нажимаю кнопку, стекло поднимается — увы, недостаточно быстро.
— Уходите, — говорю я, выталкивая микрофон наружу, чтобы его не прищемило.
Нет уж, никуда я не пойду. Слишком велик риск, что он заберет у меня Хлою. Не стану рисковать. Я ему не доверяю.
Снова стук, другая женщина пронзительно верещит:
— Мы только хотим задать вам несколько вопросов!
Я отмахиваюсь от нее и включаю радио, чтобы заглушить ее голос.
Она снова стучит в стекло, потом барабанит уже довольно сильно. Еще один репортер барабанит в другое окно. Кажется, машину раскачивают. Жму на клаксон до тех пор, пока они не отступают. Совсем чуть-чуть. Тогда я открываю окно и говорю им, что напущу на них полицию, если они не оставят меня в покое. И замечаю, что Джоанна выглянула в окно, чтобы посмотреть, что происходит. Я снова поднимаю стекло, вздыхаю, закрываю глаза и пытаюсь угадать, что они делают там, в доме, о чем говорят. Он наверняка обнимает мою дочь и говорит, что любит ее. Мои родители наверняка очень милы с ними обоими — сейчас они больше беспокоятся о себе и о своей внучке, чем обо мне и о моей дочке. Меня это злит. Не должно злить, но злит. Видите, я и в самом деле плохой человек.
Мне нужно выпить.
«Пойду прогуляюсь, — пишу я маме. — Пришлите эсэмэску, когда будете уходить, я встречу вас у машины».
Она присылает ответ: «Ок».
За мной увязались два журналиста.
— Кто вы такая?
— Вы родственница?
— Вы знаете родителей?
— Всего несколько вопросов.
Я перехожу на бег — оснований преследовать меня у них нет.
Бар закрыт. Ну а чего я хотела, четыре часа ночи.
Я бегу обратно в машину, расталкиваю локтями людей с микрофонами, запрыгиваю внутрь и блокирую двери. Замечаю, как в окне колышется занавеска. Джоанна.
Я не стану ее жалеть. Сосредоточусь на главном. Что бы там у них ни произошло, Хлою я им не отдам.
Не могу удержаться и оглядываюсь. Смотрю на окно и вижу, что она все еще там. Если между нами и есть какая-то связь — две матери, рискующие больше никогда не увидеть своего ребенка, — я отказываюсь эту связь признавать.
За последние четыре года я столько о ней передумала, что она стала для меня кем-то очень важным, почти мистическим — эдаким Святым Духом. А теперь вот она — стоит передо мной, и даже с этого расстояния видно, что она всего лишь напуганная девчонка. Когда она пошла в школу, мне было семнадцать, я курила, обжималась в темных углах, сдавала экзамены. Интересно, страх и грусть, которые плещутся в ее глазах, появились только сейчас, из-за ребенка, или они поселились в ее душе раньше — из-за Алистера? В конце концов, она-то с самого начала знала, что он лжец. В отличие от меня, узнавшей об этом лишь в самом конце.
Я включаю радио и гляжу на приемник, чтобы не таращиться на нее. Как странно, что она так долго смотрит на меня. Мне неловко. Я не поднимаю глаз, но чувствую, что она все еще там.