— Объявляется перерыв до четырнадцати ноль-ноль.
Я не могу ждать до двух. Мне нужно быть рядом с Хлоей. Да и вообще, оттого, что я сижу здесь, ни мне, ни кому-либо другому никакой пользы. Пора двигаться дальше.
Джоанну еще не увели из зала суда. Мисс Эймери — пожилая дама, которая давала показания вчера, — подошла к Джоанне и разговаривает с ней, взяв за руку. Джоанна говорит что-то и смотрит на мисс Эймери умоляюще. Я читаю по губам: она говорит «спасибо». Потом обнимает старушку, и вот уже та целеустремленно проходит мимо меня.
Надо отсюда выбираться. Действовать дальше. Хочется поскорее увидеться с Хлоей и мамой, с папой и Филом.
Хочется перестать чувствовать то, что я уже чувствую: жалость к ней.
Хочется снова в полной мере ощутить то, чего я уже не ощущаю: гнев.
Едва я вышла из здания суда, как меня окликнул женский голос.
Женщина нагнала меня, с трудом переводя дух.
— Александра, — снова произносит она мое имя. — Я — Кирсти Макникол, подруга Джоанны. Я пойму, если вы не захотите со мной разговаривать, но я подумала, вдруг у вас найдется немного времени, чтобы выпить со мной кофе?
Я смотрю на запястье, чтобы оттянуть принятие решения, вспоминаю, что уже много лет не ношу часов, и говорю:
— Да, конечно.
Мы сидим в закутке старомодного кафе на Бёрк-стрит.
— Джоанна попросила меня передать вам кое-что, — говорит Кирсти и достает из сумки сверток. — Я не знаю, что это, но обещала, что передам.
Я беру сверток и удерживаюсь, чтобы немедленно его не развернуть. Ума не приложу, что она могла мне прислать.
— У вас, конечно, больше причин ее ненавидеть, чем у кого-либо, — говорит Кирсти. — Но…
Она начинает плакать, хватает салфетку из подставки и аккуратно вытирает потекшую под глазами тушь.
— Да нет, что там, — говорит она. — Вы имеете полное право ненавидеть ее. Она сваляла такого дурака!
— Что вы собирались мне сказать?
— Она была такой хорошей до него!
Теперь тушь уже не спасти — она льется с густых ресниц верной подруги черными ручьями.
— Я знала ее всю жизнь — с ясельной группы. Она такая солнечная! Мы всегда были вместе, неразлучны, если не считать того времени, когда она стала тайком встречаться с ним. И ее мама — она была точно такой же. Добрейшей душой. Я знаю, что в это трудно поверить, но она совсем не такая, какой ее все считают. Она вовсе не плохой человек. А этот чертов козел… Совсем как ее отец. Простите.
— Ничего-ничего. — Я протягиваю ей новую салфетку — она ей совершенно необходима.
— Это не просто слова — она действительно была очень хорошим человеком. По-моему, до встречи с ним она за всю жизнь ни разу никому не соврала. Она была веселая. Счастливая. Я так ее любила. — Кирсти улыбается и вытирает глаза. — Ладно, отпущу вас домой. Я, правда, не знаю, что в этом свертке, но, если вы захотите со мной поговорить, вот моя визитка.
Убирая руку со стола, она опрокидывает стакан.
— Я всегда такая! «Ты вазы крушишь и ломаешь фарфор», — говорит она и ставит стакан на место.
— Что? — удивляюсь я.
— Да это так, из одного стихотворения, которое мне очень нравится.
Ну да, точно, его цитировал Фил. «Ода к Ал».
— А, из того, про растяпу? — говорю я.
— Нет-нет. Это про любовь. Стихотворение о том, как он ее обожает.
Кирсти вручает мне визитку, оставляет на столе десятидолларовую купюру за два кофе и протягивает руку, чтобы пожать мою. Когда она скрывается из виду, я смотрю на визитку: Кирсти Макникол, менеджер по организации мероприятий, и адрес в Ислингтоне. Я кладу визитку на стол и спешу на трамвайную остановку, улыбаясь ее последним словам и думая о Филе.
Это про любовь. Стихотворение о том, как он ее обожает.
Мне не терпится посмотреть, что там, в свертке, и я, конечно, не могу ждать до дома. Отыскав в девятнадцатом свободное место, я открываю пакет, пока трамвай дребезжит по городу и въезжает в Карлтон. Внутри — плюшевый медвежонок Эдвард из мультфильма «Бананы в пижамах», записка от руки и распечатка на листе А4.
Записка гласит:
Александра,
я нашла этот сверток в портфеле Алистера и подумала, что его нужно отдать Хлое.
Мне бы очень хотелось придумать слова получше, но я могу сказать только одно: мне бесконечно жаль, что все так вышло. Простите меня.
Распечатка — это письмо. Я говорю себе, что мне совершенно необходимо прочитать его прежде, чем оно попадет в руки к Хлое, — а вдруг в нем есть что-то такое, из-за чего она может расстроиться?