Так возникают подозренья, от которых избавляются, вычитывая из книг или высматривая в паломнических поездках по монастырям всё дурное; это не трудно: строгие, неразговорчивые монахи – значит, не имеют любви; прячут глаза – лицемеры, смотрят прямо – дерзкие; веселые – экие легкомысленные, грустные – ага, плохо им; скудная трапеза – морят голодом, обильная – ничего себе постники! бедная, с бору по сосенке, обстановка – казарма, а приличная мебель, картины и ковры – новые русские!
Остается только сделать вывод: какие щас монастыри! едят да спят… и ничем они нас не лучше! а потом вздохнуть с облегчением. Всё зависит от точки зрения: в былые времена, скажем, Гоголь, побывав в Оптиной, получил духовный заряд на годы и был благодарен, а Толстой ничего не получил и обвинял за то и монастыри, и всю Церковь Русскую…
Монах не кот…
Что новее монаха-отшельника в рубище строгом?
Он на льве возит воду, сердечно беседует с Богом.
И, как спелую смокву в горсти, как подбитую птицу,
обозреть может землю, пройти через стены в темницу,
нашептать рыбарям, чтобы риф огибали левее,
исцелить паралитика – что ж мы видали новее?
Всегда находилось немало любителей порицать монашество: мир не смотрит на свои слабости, но зорко взирает на монашеские и малые недостатки [11]. Изображение толстобрюхого монаха, опоясанного по чреслам толстым веревочным поясом, с самого установления эпохи гуманизма служило символом жадности, чревоугодия, лени и прочих пороков; правда, судя по капюшону и тонзурке, то был не наш монах. Ходили по рукам, в стиле «Декамерона», повествования о пьянстве, безобразиях и разврате, но опять-таки в западных монастырях.
Русское монашество до Петра I насмешкам не подвергалось (все были как монахи), а после – тем более, т.к. терпело гонение: в книге фольклора, выпущенной в 1990 году, но составленной из сборников 1983 и 1984 годов (в советское время всякая хула нацерковников печаталась нарасхват), раздел монахи, монастырь содержит всего 18 народных пословиц и поговорок (для сравнения: в разделе жадность их более 100); притом некоторые не имеют осудительного смысла: «в чужой монастырь со своим уставом не ходи»; «за что игумен, за то и братия»; «монах мастер и стоя спать»; «не всем чернецам в игумнах быть»; и даже отрицательно окрашенные не слишком и злы: «в Лавре, что на ярмарке, за деньги всё найдешь»; «довела голова до черна клобука»; «игумен за чарку, а братья за ковши»; «монах не кот – молока не пьет, а от винца не прочь»; «не всякий стрижется для Иисуса, иной и для хлеба куса» [12].
Император Петр, заразившись от протестантов неприязнью к монашеству – «монахи чужие труды поедают» – последовательно, без раздумий и колебаний, как и во всем что он делал, боролся с ним. Идеологически новую политику обосновывал Феофан Прокопович: «бегут в монастыри от податей и от лености, чтобы даром хлеб есть…большая часть тунеядцы суть,» – писал он и, предвидя возражения, добавлял: «а что говорят – молятся, то и все молятся, что же прибыль обществу от сего?» [13].
В начале ХХ века, под самый разгул новой духовности, вольномыслия и атеизма, когда интеллигенция, чуя утонченным нюхом грядущие революционные бездны, набрасывалась на Церковь за самодовольную косность архиереев, холодную схоластику богословов и верноподданническую робость батюшек, монашество испытывало массированную атаку периодической печати, объявляющей аскетизм хроническим недугом, психопатическим явлением, искажением Евангелия и предлагающей реформировать историческое церковное христианство в угоду духу времени, как его понимали многочисленные самодеятельные богоискатели [14].
В 1985 году, на финише соввласти, когда необъятные просторы СССР вмещали всего 16 монастырей, Политиздат выпустил книжку под зловещим названием «Черное воинство», нечто вроде краткой антимонашеской энциклопедии. Утверждается, что на протяжении тысячелетней истории России монахи неизменно оставались мишенью для насмешек и гневной сатиры, потому что реальная их жизнь расходилась с идеалами, сформулированными в обетах; ханжи и лицемеры, они грешили обжорством, сребролюбием, винопитием и прочей распущенностью.
Автор различает два обличаемых типа: ученый монах – бездельник с бородкой под Христа, в шелковой рясе, надушенный парижскими духами, ни во что не верующий; «это они заставили Гоголя сжечь том «Мертвых душ» (если и приписывать о. Матфею Константиновскому столько влияния на классика, то уж во всяком случае монахом он не был: состоял в браке и имел детей); «они поучали в Оптиной пустыни Достоевского» (о.Амвросий! шелковая ряса и французские духи!), «они предлагали вразумить молодого Пушкина затвором в Соловках [15], они осуждали «Рефлексы головного мозга» Сеченова, полотна И.Н. Крамского и пьесы А.Н. Островского» [16]. Никаких ссылок на соответствующие источники, кроме собр. соч. В.И. Ленина, не приводится по всему тексту.
11
Прп. Макарий Оптинский. Письмо свт. Игнатию (Брянчанинову). В кн. Странствие ко вратам вечности. М. 2001.
14
См. Архиепископ Феодор (Поздеевский). Смысл христианского подвига. В кн. Жизнеописание. Избранные труды. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2000, с. 52 – 58
15
В известных биографиях Пушкина (в том числе авторства Л. Гроссмана, очень советской, всячески усиливавшей
16
Речь идет всего-навсего о временных запретах государственной цензуры, к которой