Как не противостоять нарушениям богослужебного устава, агрессивному сокращению утрени [326], или, наоборот, шаманской маниакальности, упорному внедрению измышленных слезливых обрядов, вроде обычая здороваться и прощаться с иконами, грохаясь на колени в воскресный день, или истошного распевания шершавых фольклорных кантов на импровизированных молебнах в храме – после Литургии авторства Иоанна Златоуста и Василия Великого!
Но как противостоять? Сила, конечно, за священником; он ничего не теряет и спокоен, он обитель не собирал, ни за что не отвечает, пришел-ушел, без места не останется; ему эту бабу проучить ничего не стоит: с амвона выступит в слух всех прихожан против гонений на помазанника Божия от женщины, которая в Церкви да молчит, намекнет на Иезавель, а то и от причастия отлучит её, а заодно и всех её присных.
И вот уж созрело разделение, противостояние батюшкиных и матушкиных, в котором побеждает только диавол. Преподобный Серафим, приметив в молодом Толстошееве показное благочестие, скрывающее эгоизм, равнодушие ко всему кроме собственных выгод и готовность ради них прибегать к любым средствам, с поразительной точностью обозначил главный его дефект – холодность сердца, определив и сущность подобных Иоасафу духовников: чуждопосетитель.
Вряд ли толстошееевская беспринципность, наглость и напористость являлась исключительной редкостью, как считал авторДивеевской летописи архимандрит, впоследствии митрополит и священномученик Серафим (Чичагов; † 1937); просто свистопляска, связанная с этой фигурой, получила широкую огласку и вошла в историю. Однако и другие монастыри претерпевали нечто похожее, не только женские: к примеру, о. Моисей (Красильников), ученик старцев Льва и Макария, получив назначение управлять Тихоновой пустынью, сильно желал иметь, по образцу родной обители, старца, и взял его с собой из Оптиной; этот Порфирий вскорости стал тянуть одеяло на себя, воздвиг множество пакостей на игумена, перебаламутил братий и на годы лишил монастырь драгоценного единомыслия.
Один вдумчивый игумен, посетив, по давнему знакомству с настоятельницей, женский монастырь и побеседовав с насельницами, устало вывел: «старцев нет, а где они есть, то лучше бы их не было»; эту матушку, вконец истерзанную долгим безысходным конфликтом, Господь утешил чудом: в Лавре она подошла под благословение к незнакомому старенькому протоиерею, который, впервые ее видя, вдруг сочувственно и нежно произнес: «дорогая, потерпите, пройдет… всё оттого что устава нет о духовниках».
В самом деле: если древние уставы провозглашали невмешательство в исключительные права игумении, то более поздние о проблеме умалчивают, и вряд ли по причине всеобщего благополучия; на монашеском съезде 1909 года святой старец Алексий Зосимовский не случайно же предложил, чтоб священники, назначаемые в женские монастыри, давали обязательства действовать в строгом духе церковных канонов, соображаясь с указаниями настоятельниц, которым принадлежит главное духовное руководство инокинями [327].
О покаянной дисциплине
Но жизнь, к несчастью, коротка,
А путь до совершенства дальний.
Нужна помощника рука.
Исповедоваться не учат [329]. Руководства и перечни грехов конкретны, но поверхностны, а толстые тома на эту тему обстоятельны и подробны, но не очень-то применимы к обычной рядовой исповеди. Каждый пережил при обращении акт отречения от греха: буря, катарсис, очистительные слезы, радость примирения; процесс покаяния не должен прекращаться никогда, однако еженедельно претерпевать кризис и выражать чувства на той же высочайшей мучительно-радостной ноте немыслимо.
Увы, в монастыре исповедь из-за частого причащения превращается в рутинную обязанность и не означает духовного и даже душевного усилия; перед исповедью кто-то может обронить: ой, еще грехи придумать надо! означает – списать с книжки; пик честного самоосуждения, искреннего сокрушения и горячего плача редко совпадает с моментом общего говения, и на исповеди порой произносятся лишь сухие, холодные, дежурные слова.
327
Иеромонах Серафим. Первый Всероссийский съезд монашествующих 1909 года. М., 1999, с. 198.
329
Кажется, некоторые воцерковленные психотерапевты восполняют пробел: они, оставаясь посторонними, врачами, которых не стесняются, пользуясь методиками психологического проникновения, могут помочь советом из собственного покаянного опыта, если их наука не уклонится по обыкновению в эгоцентризм, самокопание и поиски исцеления любой ценой. См. доклад Ф. Василюка «Исповедь и психотерапия». Московский психотерапевтический журнал. Специальный выпуск по христианской психологии. М., 2004, № 4, с. 79 – 90.