Однако выше ли способность к послушанию в странах, избежавших наших испытаний? Беда, очевидно, в безбожной среде, исключившей из обихода все христианские нравственные нормы: какие аргументы, кроме евангельских, могут убедить ребенка слушаться маму, жену – бояться мужа, рабочего – следовать решению инженера, студента – уважать преподавателя, и всех вместе – внимать Богу… в зияющую пропасть между научением и исполнением постепенно проваливается экономика, семья, страна.
Впрочем, и с аргументами жажда свободы, обещая простор, нередко заманивает в тупик самообмана: «люди ищут свободы, чтобы делать что хочешь; но это не есть свобода, а власть греха; чтобы стать свободным, нужно прежде себя связать», – учит преподобный Силуан [524]; приходится пробиваться к свободе сквозь терния страстей, пока накопишь силы обуздывать себя ради единственно важного.
«Только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти», предостерегает апостол, и продолжает: «но любовию служите друг другу» [525]; т.е. подлинность свободы испытывается мерой самоотречения и ответственности. Не забудем, что именно грех преслушания совершен первым, именно он стал причиной катастрофы, началом отпадения от Бога и разрушения человека. Следовательно, воцерковление, освящение, восстановление личности никак не мыслимо без искоренения этого греха, без победы над самочинием: потому Господь и был послушлив даже до смерти [526].
Для монаха поступать так, как Он поступал [527] должно быть не только необходимо, но и естественно; в Драгомирне один из учеников преподобного Паисия (Величковского), оказав своеволие, по молитве старца в назидание остальным замертво упал; это теперь послушник развязно бросает «на кухню не пойду хоть убейте» [528], средь бела дня укладывается спать, а поехав в город с заданием купить водяной насос, делает сто километров крюку, чтобы навестить знакомую в женском монастыре.
Достигшие священного сана уж и совсем неприкасаемые и непогрешимые: литургию служить лишний раз отказываются: «крыша съедет»; да и дел по горло: освящают дома, причащают, соборуют, отпевают – своих, также и наставляют, проповедуя каждый своё, порой весьма оригинальное, учение. Чада не оставляют вспомоществованием, монах независимо от монастыря и сыт, и, коли есть охота, пьян; и телевизоры дарят, и видики, и виллы. Случается монахи и за границу путешествуют, автомобили себе покупать; всю эту вольницу называют самостоятельностью и кроме мелких пустяков никогда не спрашивают благословения, т.к. наместник, с него станется, может и отказать.
Считается хорошим тоном воздыхать о старцах, коих конечно же нет; одни страстно желают определенности, диктуемой кем-то типа гуру: сколько есть, спать и молиться, чтобы безошибочно угодить Богу; другие причитают, как бы оправдываясь: раз старцев нет, то и слушаться, стало быть, некого; с чего-то взяли, что для послушания годится только мифический муж преклонных лет, духоносный, по Василию Великому, в слове, деле и разумении.
Но уже преподобный Нил Сорский, предвидя, что такой не обрящется, учил повиноваться Богу и Божественному писанию, а не бессловесно пастись в монастыре или столь же неразумно из него удаляться; великий святой подмечал склонность руководствоваться своей плотской волей как раз у мечтателей, грезящих о полном безукоризненном повиновении [529].
Но возьмем – из действительности – счастливый сюжет: старец есть, и по благословению наместника своего монастыря навещает женскую обитель; у него много лет окормляется настоятельница, его знают и почитают все сестры, кажется, предельный духовный комфорт! Но в самый нужный момент, когда то одна, то другая из них, обычно на почве неосторожной критики в свой адрес, впадает в тяжелое ожесточение, осложняемое злобным отказом от еды и приступами ярости, авторитет старца оказывается бессилен: кроткое участие встречает недовольный передерг плечиком, стеклянный взор, глухое молчание или дерзкие выкрики на грани одержимости. А вне депрессий девицы бесстыдно эксплоатируют внимание духовника никчемной ерундой, жалобами на игумению, бабьими баснями, кокетливым щебетаньем о пустяках.
528
Сколько великих святых, от Григория Синаита до Амвросия Оптинского, отнюдь не гнушались послушаниями повара и хлебопека!