Животворное общение с природой оскверняется низменным практицизмом, установкой получить пользу, «отдохнуть», употребив свежий воздух и приятный ландшафт. Можно продолжать о власти, куда рвутся не служить населению, а хапать выгоды и льготы, о браке, исковерканном стараниями обеих сторон подавить, покорить, полностью завладеть телом и душой другого, борясь за максимальный комфорт для себя.
Источником корысти становится даже дарованная Богом вера, используемая как повод к превозношению, отмычка ко всем тайнам, универсальное правило и пропуск на небеса; православие превращается в потребительский товар, долженствующий удовлетворять религиозные нужды, служить защитным покрывалом, лекарством, задешево снабжать ощущением собственной праведности [542].
Тенденция захватить и применить в личных целях порой посягает на самое святое и тайное: общение с Непознаваемым; в 80-е годы один подвижник, получив первый мистический опыт [543], счел его собственным достоянием, доступным управлению, и прибегал к разнообразным манипуляциям, усиливаясь удержать неизъяснимую сладость экстатических высот: не спал, добиваясь остроты восприятия, взвинчивая и нагружая нервы, ничего не ел кроме кефира, облегчая дебелость плоти, на вопрос «что читаешь» с выражением отвечал «Иисусову молитву». И неправда, книги читал, к сожалению, лишние, изучал индуистскую и буддистскую практику дыхания; потом стал применять наркотики, вошел в соответствующий круг знакомств и покатился до ужасного конца. В те же годы другой мистик, не пожелавший в аскетических трудах и делании заповедей терпеливо ожидать наития благодати [544], ушел из Церкви к пятидесятникам-харизматикам добывать легкий хлеб сомнительного происхождения.
Да не подумает кто-либо, предостерегает преподобный Нил, что без труда и легко достигается преуспеяние в нестяжательности; нужна не вынужденная, а добровольная решимость довольствоваться малым, отказавшись от всех завлекательных приманок, пустых забот, наслаждений, сложив с себя многосложные путы житейских уз. Исполнение обета нищеты не требует отказа от материальных вещей, напротив, уклоняясь от необходимого, чего Господь никогда не лишает, рискуем впасть в кичливость мнимого любомудрия [545].
Но если оставить болезнь без внимания, считая маловажной, она, закравшись в сердце, бывает гибельнее всех [546]; ужасающий факт: после реформы 1861 года многие русские афониты – до двадцати человек из одного монастыря! – соблазнившись земельными наделами, возвратились в свои деревни и пахали как простые мужики [547]. Не напоминает ли (пример святителя Григория Нисского) обезьяну, наряженную балериной; в маске танцовщицы она производит подходящие телодвижения, но как только кидают на сцену орехи, бросается к пище, содрав с себя человеческие доспехи.
Неспокойный иеромонах Д., взятый из обители на приход, купив дом с садом-огородом, умиротворяется и на глазах оживает, вдохновленный мощным стимулом под названием частная собственность; она покоряет, тянет, завлекает; «еду мимо освещенных окон, таких теплых и уютных с виду, и щемит сердце: этого у меня не будет никогда» – признается матушка Н.
В чине пострига, предваряя обеты и как бы указывая на принцип их исполнения, следует вопрос отрицаеши ли ся мира; ответить на него легко и просто, ведь с момента крещения или обращения мы сбегаем из мира в храм, под надежную защиту божественных чудес, и здесь, среди своих, обласканных Небом за благочестие, всё сильнее презираем и поносим этот самый мир, откуда вышли, чуждый, грешный и прелюбодейный, хоть бы он сгорел совсем вместе с сонмищами непокорных истине и потому больных, голодных, несчастных, обреченных геенне.
Но вот Исаак Сирин предлагает прежде осмыслить понятие; мир есть имя собирательное, обнимающее собою страсти: желание богатства, телесное наслаждение, желание чести, желание начальства, желание власти, желание славы, желание нравиться, страх за тело [548]. Кто посмеет утверждать, что мир в нем умер? Роскошь монастырского убранства в виде дубовых гарнитуров, необъятных кожаных диванов, натуральных ковров, мраморных лестниц обыкновенно оправдывают тем что не прилагают сердца [549], но тогда зачем? приличие, престиж, удобство – категории для нас не подходящие.
543
Возможно, по учению преподобного Симеона Нового Богослова, «получил пламя», «залог Духа», который отнимается и потом, как свидетельствует архимандрит Софроний (Сахаров), вымаливается всю оставшуюся жизнь, иногда безуспешно, однако с надеждой получить после исхода из здешней жизни. Но возможно и нечто совсем другое, подобное прельщению Исаакия Киево-Печерского.
544
См. Преподобный Симеон Новый Богослов, преподобный Никита Стифат. Аскетические произведения. Указ. изд., с.58 – 59.