На месте свидетеля Клайд Тумис смущался и запинался, но был терпелив и честен:
— Я сказал жене, что у нее есть хорошее зимнее пальто, чтоб носить каждый день. Отругал ее за то, что приняла чужое пальто. Я сам повесил этот малиновый пуховик в шкаф в холле, рядом с кухней, в доме Крюгеров; повесил его в тот же день, как жена явилась в нем домой.
— Миссис Крюгер было известно об этом?
— Знать не знаю, как она могла проглядеть. Шкаф не шибко большой, да и повесил я его рядом с лыжной курткой, в какой она все время ходит.
«Я не заметила», — подумала Дженни, но и сама знала, что, может, просто не обратила внимания.
Эрих тоже давал показания. Вопросы, которые ему задавали, были краткими и почтительными.
— Мистер Крюгер, вы были дома вечером в понедельник, девятого марта?
— Вы сообщали о своих планах провести тот вечер в хижине, занимаясь живописью?
— Вам было известно, что ваша жена поддерживает связь с бывшим мужем?
Эрих словно говорил о незнакомом человеке. Его ответы были отстраненными и беспристрастными, он взвешивал каждое слово.
Сидя в первом ряду, Дженни наблюдала за ним. Он ни разу не встретился с ней взглядом. Эрих, который терпеть не мог даже говорить по телефону; Эрих, который был одним из самых скрытных людей, каких она знала; который отдалился от нее потому, что расстроился из-за звонка Кевина и ее встречи с ним.
Следствие было окончено. В завершение коронер сообщил, что большой синяк на правом виске покойного мог появиться в результате удара во время аварии, либо его могли ударить до этого.
Официальное решение гласило: смерть от утопления.
Но, покидая здание суда, Дженни знала, какой вердикт вынесло общество. В лучшем случае она была женщиной, которая тайно встречалась с бывшим мужем.
В худшем случае она убила его.
В течение трех недель после следствия совместные ужины с Эрихом проходили по одному и тому же шаблону. Он ни разу не заговорил с Дженни напрямую, только с девочками. Обычно он говорил нечто вроде: «Динь-Динь, попроси мамочку передать рулеты». При этом тон его неизменно был теплым и нежным. Уловить напряжение между ними могли бы только чуткие уши.
Уложив девочек в постель и спускаясь вниз, Дженни никогда не знала, застанет ли мужа. Она размышляла о том, куда он уходит. В хижину? К друзьям? Спросить она не осмеливалась. Если он и оставался ночевать в доме, то устраивался в задней спальне, которой так много лет пользовался его отец.
Дженни было не с кем поговорить. Что-то ей подсказывало, что Эрих справится с этим. Бывали моменты, когда она ловила на себе его взгляд, полный такой нежности, что ей приходилось сдерживаться, чтобы не обнять его, умоляя поверить ей.
Она тихо горевала о жизни Кевина, растраченной понапрасну. Сколь многого он мог бы добиться, ведь был так талантлив. Если бы только он держал себя в руках, не путался с женщинами и меньше пил...
Но как ее пальто оказалось в машине?
Однажды вечером, спустившись на первый этаж, Дженни обнаружила Эриха, который потягивал кофе за кухонным столом.
— Дженни, — промолвил Эрих, — нам нужно поговорить.
Она села, пытаясь разобраться, что испытывает - облегчение или беспокойство. Уложив дочерей, она приняла душ и надела ночную сорочку и халат, который подарила Нана. Дженни заметила, как пристально Эрих рассматривает ее.
— Этот оттенок красного идеально подходит к твоим волосам. Темное облако на алом. Символично, не так ли? Как темные секреты «жены, одетой в багряницу»[13]. Ты поэтому его надела?
Значит, такой будет у них «разговор».
— Я надела его потому, что мне холодно, — ответила Дженни.
— Тебе очень идет. Может, ждешь кого-то?
«Странно, — подумала она. — Даже сейчас мне его все-таки жаль». Вдруг она задалась вопросом: что было хуже для него - смерть Каролины или тот факт, что мать собиралась бросить его?
— Никого я не жду, Эрих. Если не веришь, почему бы тебе не оставаться со мной каждую ночь, чтобы самому убедиться в этом?
Она знала, что ей следовало бы злиться, рвать и метать, но, кроме жалости к Эриху, никаких эмоций в ней не осталось. Он казался таким встревоженным и уязвимым. Когда он расстраивался, то всегда выглядел моложе, почти по-мальчишески.
— Эрих, мне так жаль, что все это произошло. Я понимаю, что люди сплетничают, и понимаю, как это огорчает тебя. Тому, что случилось, у меня нет логических объяснений.
— А пальто?
— Я не знаю, как оно оказалось в той машине.
— И ты ждешь, что я этому поверю?
— Я бы тебе поверила.
— Дженни, я хочу поверить тебе, но не могу. Но вот чему я верю. Если ты согласилась позволить Макпартленду приехать сюда, может, ты действительно хотела предупредить его, чтобы он держался от нас подальше. Это я могу принять. Но с ложью я жить не могу. Признайся, что пригласила его, и забудем обо всем. Я понимаю, как это случилось. Ты не хотела приводить его в дом, так что заставила его доехать до тупика на берегу. Ты его предупредила, а в руке у тебя был ключ. Может, он приставал к тебе. Ты боролась? Ты выскользнула из пальто и выбралась из машины. Может, когда он включил заднюю передачу, то поехал вперед. Дженни, это можно понять. Но скажи об этом. Только не надо глядеть на меня такими большими невинными глазами. Не надо быть такой исхудавшей и бледной, точно раненая жертва. Признайся, что ты лгунья, и обещаю - я ни слова больше об этом не скажу. Мы так сильно любим друг друга. Вся эта любовь - она еще здесь.
По крайней мере, он был до конца честен. Дженни чувствовала себя так, словно сидит на вершине горы и смотрит вниз, на равнину, наблюдая за происходящим - сторонний наблюдатель.
— Было бы даже проще сделать так, как ты хочешь, — заметила она. — Но вот что забавно: мы все - итог своей жизни. Нана презирала лжецов. Она пренебрегала даже общественной жизнью. Бывало, говорила: «Дженни, не увиливай. Не хочешь идти на свидание - так и скажи: «Спасибо, нет», но не говори, что у тебя болит голова или что тебе нужно сделать домашнее задание по математике. Правда лучше всего».
— Мы говорим не о домашнем задании по математике, — парировал Эрих.
— Я ложусь спать, — отозвалась Дженни. — Спокойной ночи.
Не было смысла продолжать разговор в таком ключе.
Совсем недавно они поднимались на второй этаж, сжимая друг друга в объятиях. Подумать только, ей не хотелось надевать сорочку цвета морской волны. Теперь, когда Дженни оглядывалась назад, это казалось таким пустяком.
Эрих так и не ответил ей, хотя она поднималась медленно, давая ему возможность отозваться.
Дженни быстро уснула; изнеможение придавило ее, вогнало в усталые сны. Спала она беспокойно, все время на грани бодрствования, осознавая, что мечется на постели. Снова Дженни видела сон - на этот раз она была в машине, боролась с Кевином, он хотел забрать ключ...
Затем очутилась в лесу, пробиралась сквозь заросли в поисках чего-то. Вскинула руку, чтобы отодвинуть ветви, и натолкнулась на плоть.
Ее пальцы ощупали лоб, мягкую кожу века. По щеке скользнули длинные волосы.
Закусив губу, чтобы подавить крик, рвущийся из горла, Дженни стремительно подскочила и нащупала лампу на ночном столике. Щелкнув выключателем, она дико огляделась. Никого. В постели, в комнате Дженни была одна.
Она снова откинулась на подушки, беспомощно дрожа. Подергивались даже мышцы лица.
«Я схожу с ума, — подумала она. — Теряю рассудок». Свет она не выключала до исхода ночи и уснула только тогда, когда через опущенные шторы пробились первые рассветные лучи.
Глава 23
Яркий солнечный свет разбудил Дженни, и она тут же вспомнила о случившемся. Дурной сон, подумалось ей, кошмар. Смутившись, она выключила настольную лампу и встала с кровати.
Наконец распогодилось. Дженни подошла к окну, выходящему на лес. Повсюду на деревьях раскрывались почки. От курятника доносилось пронзительное кукареканье. Распахнув окна, Дженни прислушивалась к шуму с фермы и улыбнулась, когда донеслось мычание новорожденных телят.