В будке было темно, но запах крови ударил ей в нос, и тошнота подступила к горлу. Человеческая кровь. Кровь ее сестры. Лорел зажмурилась — ледяной страх прошел по всему телу и сковал сердце. Сквозь шум дождя, барабанящего по тонкой крыше, она слышала, как рядом возится Данжермон, отыскивая спички.
— Не так много, но зато сухие, — сообщил он, изображая радушного хозяина. Забавляясь, он протянул руку и приподнял ее лицо за подбородок.
— Ну же, Лорел, — произнес он весело, — ты не из тех, кто прячется. Встречай свою судьбу с высоко поднятой головой.
Он зажег свечи, штук шесть или больше. Язычки пламени, заплясавшие на их длинных концах, осветили жалкое убранство лачужки. Небольшой столик стоял у стены слева, на нем была свалена целая груда свечек. Прямо напротив Лорел высилось кресло с прямой спинкой, по другую сторону кровати еще два маленьких, на тонких ножках, и на спинке каждого были прикреплены свечи.
Но это Лорел видела боковым зрением, а все ее внимание было приковано к железкой кровати — черной, слегка загибавшейся кверху в изголовье и в изножии. Стойки у нее были низкими, с тонкими железными завитушками не толще карандаша, которые завершались на спинке полированными медными шпилями в форме шпаги. Это было красиво. Это было зловеще. Обрывки белого шелка свисали с изголовья. Чистейшая простынь из белого шелка покрывала матрас, но сквозь нее просвечивали темные пятна, словно тень. Пятна крови.
Саванна лежала на этой кровати, и жизнь вместе с кровью покидала ее. И Эни. И женщины, имен которых она никогда не узнает. Как будто эхо воплей этих призраков звучало у нее в голове. Их боль терзала ее. Их ужас переполнял ее.
Гремел гром. Ослепительные молнии озаряли комнату. Ливень стучал по крыше, будто на нее сыпались гвозди.
За стенами будки простирались пустынные мили болот. Никто не придет на помощь. Никто не услышит ее криков. Ни милосердия, ни справедливости. Она вспомнила о Джеке, о том, как бы они зажили, если бы судьба была к ним снисходительнее. Вяло подумала, что все это было когда-то в их руках.
Данжермон перестал возиться со свечами и повел Лорел к кровати.
Дождь перешел в град, сек обнаженную кожу, бил по воде. Настоящая ловушка. Черт, действительно ловушка, подумал Джек, закашлявшись, когда вода перехлестнула через край лодки и залила ему рот.
Ловушка.
Вдумавшись в это, он стал приходить в сознание, вскинул голову, преодолевая дикую боль и головокружение. «Лорел. О„а ушла. И Данжермон ушел. Он убьет ее. А ты лежишь в этой паршивой лодке под дождем. Ни на что не годный, ублюдок собачий“.
Скрипя зубами, он зашевелился, поначалу удивленный, что не может двигать руками. У него все померкло перед глазами от боли, и он повернулся набок, подставляя лицо ливневым потокам. Руки связаны за спиной. И ноги связаны.
Но ногами он мог пошевелить. Он раздумывал, двигая ими. Они связаны не так крепко, достаточно просторные, чтобы, скинув ботинки, ноги можно было вытащить.
Задача была ему не под силу, но, тяжело дыша и глотая дождевые струи, он прилагал все усилия, чтобы освободить ноги. Медленно он перевалился и встал на колени, изредка приподнимая голову. Грохот в голове не умолкая, словно молоты стучали по наковальне.
Лорел. Он должен добраться до Лорел. Если уж ему ничего не удалось совершить в своей никчемной жизни, ему нужно, по крайней мере, попытаться спасти Лорел. Он и сам погибнет, в этом он нисколько не сомневался, но он должен попытаться. Ради нее… чтобы она могла гордиться… чтобы доказать ей свою любовь… ведь он так и не сказал ей об этом… а надо бы признаться… жаль, что все так неудачно сложилось…
Мысли завертелись в его голове, когда он попробовал подняться на ноги, и поглотившая его темнота кружилась вместе с ними. Покрытое звездами… обещая помощь… кивая и маня… уносясь прочь…
Бороться с ним было бессмысленно, но она все равно не сдавалась. Тут было дело принципа. Дело чести. Не могла она покорно идти на заклание, как та овечка из поговорки. Так легко она не сдастся, она постарается отравить ему удовольствие.
В тот миг, когда рука Данжермона отпустила ее, Лорел опрометью кинулась к двери. Он бросился следом, ухватил ее за майку и рванул назад так сильно, что у нее щелкнули зубы. Лорел завизжала от боли и ярости и закрутилась вокруг него, лягаясь, колошматя руками, не разбирая, всюду, куда только могла достать, так она ненавидела каждую его клеточку.
Тыльной стороной руки он с размаху ударил ее по щеке, так что голова ее откинулась и искры посыпались из глаз, а во рту появился привкус крови. Комната поплыла у нее перед глазами, и, взмахнув руками, она покачнулась и упала. Она попыталась на коленях отползти к двери, не видя ее, но лишь желая подняться, убежать, скрыться. Ненависть действовала на нее как наркотик, толкая ее вперед, даже когда Данжермон схватил ее за руки и принялся их заламывать.
Но ее сопротивление прекратилось, когда при свете свечей блеснуло лезвие кинжала.
Сердце Лорел колотилось с невероятным стуком и силой, пока лезвие все ближе и ближе придвигалось к ее лицу. Полированный стальной кинжал был орнаментирован от рукоятки до острого кончика. Прекрасный и жуткий, как и человек, который держал его в руках.
— Я бы предпочел объединить усилия, Лорел, — он подошел совсем близко, сделал еще шаг и провел свободной рукой у нее по спине, вдавливая пальцы ей в тело. Кинжал блестел у самого лица.
Его голос не изменился, это был тот самый тон, который всегда заставлял ее нервничать, но теперь он уже не был столь бесстрастным. В каждом его слове, медленно выдавливаемом, сквозило теперь неприкрытое бешенство. Кинжал приближался все ближе и ближе к ее лицу, ей становилось все труднее дышать, и она совсем замерла, когда его острие коснулось ее носа.
— Будь хорошей девочкой, Лорел, — пробормотал он, проводя кинжалом по ее коже. От верхней губы к нижней, поигрывая между ними, как будто он собирался всадить клинок прямо в рот. — Я ведь знаю, что Вивиан хотела, чтобы ты выросла хорошей девочкой.
Будь хорошей девочкой, Лорел, и ты не попадешь в беду. Держи рот на замке, а ноги крепко сжатыми, Лорел.
И все же ее мать, твердя ей эти сентенции, и думать не могла, что в жизни все окажется куда страшнее.
Лорел молчала, она боялась говорить, боялась даже вздохнуть, когда острие клинка сползало по ее подбородку к шее, к нежной выемке над ключицами. Если она начнет сейчас вырываться, неужели он перережет ей горло и покончит с ней? Можно было предпочесть это, но получится ли именно так? Если она подождет еще, выиграет время — хотя бы минутку-другую, — может быть, у нее появится другая возможность ускользнуть?
Бушевавшая снаружи гроза откатывалась к Лафейетту, но дождь по-прежнему барабанил по крыше, стучал в единственное крошечное окошечко, словно костяшками пальцев. Есть ли у нее хотя бы какой-то шанс на спасение в топях? А какие шансы у нее остаются здесь?
Клинок проехался по ключицам, щекотал нежную кожу чуть ниже. От этого ощущения комок застрял у нее в горле. От острых уколов спина у нее похолодела, каждая клеточка ее тела трепетала. Она чувствовала себя хрупким прутиком, зажатым у Данжермона в горсти. Слезы подступали к глазам, но она боролась со слезами, боролась с истерикой, усилием воли пытаясь взять себя в руки, и слова Данжермона о Саванне эхом отдавались у нее в ушах: «Она совершенно обезумела под конец».
Она не доставит ему такого удовольствия. Ее сестру он убил из спортивного интереса, взбираясь по трупам своих жертв, чтобы прославиться на поприще профессии, над которой он жестоко насмехался.
— Будь ты проклят, — прошептала она, собирая все свои гнев и ненависть и ища в них защиты от страха. — Будь ты проклят, адово отродье.
Данжермон почти прижимался к ней, его лицо было у самого ее лица, он касался ее щекой.
— Я не верю в загробную жизнь, Лорел, — прошептал он, проводя острием кинжала у нее между грудей, где под тонкой тканью майки стучало сердце. Легким движением ножа он проткнул материю и прикоснулся к ее коже.-Я, знаешь ли, не верю в загробную жизнь, но если ад и существует, то ты сейчас в нем и находишься.