— Чего ты… пришла сюда?
— Можно, я помогу вам болеть?
— Нельзя.
— Мне скучно. Привели… Ничего не просите. Теперь вот болеть вздумали.
— Послушай, Густа… — я приподнялся с «одра», взяв ее за отвороты рубашечки (или — кофточки, кстати, чистенькой, стираной: успела постирушку сообразить, пока я на работе!). — Послушай… девочка, я — твой отец, понимаешь?!
— Вот и воспитывайте. Если пожалеть не можете.
— Если ты сейчас же не уйдешь в свою комнату… то есть в другую комнату, я немедленно уйду из дому на пустырь. Буду болеть там. У меня наверняка случится инфаркт, разрыв сердца! Ты этого хочешь? Подвинься! Встаю… ухожу…
— К я туда же уйду. Только — с балкона… Ласточкой.
— Ну, вот что… Садись, поговорим. Чего ты от меня хочешь? Денег? У меня их раз-два и обчелся. Постоянной прописки? Без согласия жены — ничего не получится. Чего еще? На работу устроить? С волосатиком помирить?
— А разве просто погреться нельзя? Погреюсь и уйду. И чего человек переживает?
— Да грейся… сколько душе угодно! Только не смотри на меня своими кругляшками синими! Не смущай!
— Олег Макарыч, миленький… Ну, зачем вы так? Мне у вас просто интересно, понимаете? Вон книг сколько! Можно я читать буду приходить?
— Можно. После того, как я расскажу о тебе своим домашним.
Позвонили в дверь. Густа метнулась открывать, но я успел схватить ее за руку.
— Я сам! Ступай в свою комнату и что-нибудь делай: читай или спать ложись, только скройся с глаз моих, умоляю… — зловеще прошептал я на ухо девчонке и не спеша, вперевалочку пошел открывать на звонок, прозвеневший к этому времени неоднократно.
На площадке возле отворенного лифта стоял волосатик, тот самый, знакомый по его предыдущим лестничным визитам.
— Тебе чего?! — довольно бесцеремонно заговорил я с поставщиком полевых цветов, на этот раз пристальнее вглядываясь в парнишку, оказавшегося при ближайшем рассмотрении сущим юнцом, годящимся разбитной Густе в символические сыновья, если не во внуки, с глазами взвинченно-дерзкими, еще не пуганными, с лицом розовым, гладеньким, еще как бы с материнской, женственной кожей — ни прыщика, ни единого признака ранней, «мужской» усталости.
— Позовите ее.
— Кого это «ее»? Густу? И где, молодой человек, ваше «здрасте»? Тебе Августу?
— Дашу.
— К-какую еще… Ты, что, знаешь Дашу?
— Мы — из одной школы.
— A-а… А почему так поздно приходишь? В одиннадцатом часу?
— Чтобы застать.
— Ступай домой, парень. Ты меня удивляешь.
— Так знайте же: я ее люблю! Вот!
С этими словами волосатик сыпанул вниз по лестнице, игнорируя не только мою остолбенелость, но и возможность спуститься на грешную землю в кабине лифта.
В глубине моей квартиры зазвонил телефон. С криком: «Я сам! Я сам!» кидаюсь к аппарату. Так и есть: позвонила жена. Нарвись она вторично на характерный гнусавый голосок Августы, подумал я, не миновать серьезных неприятностей.
— Это ты?! Наконец-то! А что, девушки больше нету? — поинтересовалась Ольга и кому-то нервно усмехнулась, кому-то из взрослых обитателей Крыма (не Дашке же, которая в это время обязана спать?).
— Какой еще девушки? Ты что, бредишь? — попытался я оскорбиться.
— Не могла же я трижды за неделю промахнуться! Все время нарывалась на какую-то тварь гундосую!
— Ничего удивительного! Новая АТС, не отрегулирована как следует! Я тоже постоянно нарываюсь, когда домой звоню.
— Ладно заливать. Ну, что там у тебя? Встретишь завтра?
— Встречу!
— А дышишь чего как собака на скачках?
— На скачках — лошади. А дышу… потому что духота. Таблетка за щекой. Прихватило малость…
— Ладно, не хочешь, не встречай. Сами доберемся. Два ящика с фруктами тащу. Вагон десятый, усек?
— Усек. Встречу непременно! О чем речь? Не унывайте там, все будет хорошо… Целуй Дашку! И — себя…
Постелил я себе на тахте. Пижамы у меня не было, и под простыню я залез в тренировочных трикотажных штанах, это на случай, если во сне раскроюсь, чтобы не предстать перед любопытными очами Густы в неприглядном виде. Потому что — кто ее знает: бродит по дому, как уличная киска, принюхивается ко всему…