Пожалуй, от этих соображений Яков Альбертович прежде всего и отталкивался. Симпатии при подобном собрании антикварных редкостей вторичны и не совсем существенны. Саша навряд ли займется расчленением и распродажей привередливо собранной коллекции, оставит все нетронутым и сбережет.
– Вы здесь оставили все, как было при Якове Альбертовиче? – не сумев скрыть уважение к бережливости авторитета, поинтересовалась Евдокия.
– Почти. Фарфоровые статуэтки пришлось припрятать под стекло. Кот, зараза, уже две кокнул. Реставрируем.
Котам в музее делать нечего, мысленно сопереживая богатству нации, посетовала Дуся. Как-никак в России раритеты остались, а кота за причинение ущерба за уши потрепать.
Как по заказу, тощий – по требованию породы – ориентальный кот возник в устрашающей близи от бело-голубой китайской вазы. Изгибая спинку “шпротного” окраса, котяра обогнул тяжелую медную подставку, потерся усами о выгнутые ножки…
– А ну… – тихо, но гневно зашипел Александр Сергеевич, – пшел отсюда!
Кот – ноль внимания. Видно, не знал об авторитетности хозяина подставки и вазы, даже полосатым ухом не повел. Презрительно задрал хвост и независимо побрел в глубь дома.
– На гобеленах, сволочь, начал висеть, – хмуро глядя на независимый кошачий зад, пожаловался Александр Сергеевич. – Как только теща забудет когти постричь, все – висит, гаденыш!
Кот, как догадалась Евдокия, принадлежал Инессе Сигизмундовне и мира в дом не добавлял.
В связи с догадкой еще немного удивилась. По ее понятию, в манере Саши-Мирона было бы поддать начищенным ботинком под самодовольный кошачий зад, но с ним происходили странные метаморфозы. Как несколько часов назад Александр Сергеевич оставил за дверью ресторана политес и обращение на вы, так и теперь, попав под крышу дома, внезапно и довольно видимо очеловечился. Оставил у крыльца пугающую Дусю внутреннюю сосредоточенность, расслабился, раскрепостился, вон – в коте врага увидел… Даже жалуется на зверюгу…
– Где Вера? – воткнулся в Дусины размышления хозяйский голос Саши. – Вещи Евдокии уже доставили? Комнату приготовили?
Чинный господин, приданный входной двери и десять минут назад представленный гостье как «мажордом Лев Игнатьевич», величаво пробасил ответы в обратном порядке:
– Комната готова. Багаж доставлен наверх. Вера сейчас будет.
– Вера покажет тебе комнату, – обращаясь к Дусе, произнес Миронов, – ты там оглядись, если что не так, звони мне на мобилу, я буду в…
Где собрался обретаться новоиспеченный хозяин дома-музея, Евдокия так и не узнала.
Появилась Вера. Невысокая крепенькая девица в белом переднике и с кружевной наколкой на волосах цвета выгоревшей соломы. Неопределенно-серые глаза горничной испуганно посверкивали, аккуратный веснушчатый носик немного покраснел.
– Что-то случилось? – сразу почуял неладное хозяин.
Вера неловко скособочила плечо, устроила на лице выражение «как бы вам сказать, Александр Сергеевич»…
– Что?!
Серые Верины глаза метнулись под потолок. Отлично знакомый с расположением верхних покоев, Миронов верно угадал направление.
– Анна? Что с ней?
– Плачет, – кратко отчиталась горничная, и Миронов с распахнутыми, словно крылья, полами темного костюма полетел по лестнице, прыгая через несколько ступеней.
Вера заспешила следом. Евдокия не отстала.
На стене вдоль лестницы висели старинные полотна. Дуся мельком ознакомилась с жанровой фламандской живописью. Немного обалдела: «Если ТАКОЕ вдоль лестницы висит, что ж экспонируется в парадных залах?!»
Подвалило Саше, ничего не скажешь… Галерейщики, поди, все локти искусали.
Компания из хозяина, горничной и гостьи резво проскочила по анфиладе второго этажа (Землероева на ходу полюбовалась видом на английские лужайки, сумасшедше красивым балкончиком с ажурными коваными перилами). Миронов распахнул большую дверь в спальню дочери.
– Анна? – сказал почти спокойно. – Что случилось? Тебя обидели?
Стройная, акварельно-нежная, юная блондинка с худенькими вздернутыми плечами сидела на большой (скорее всего, музейной и великовозрастной) кровати и крепко обнимала большого игрушечного мишку с мокрым от слез плюшевым ухом. Ухо, по всей видимости, использовалось в качестве платка.
– Пап, отстань!
– Я тебя еще раз спрашиваю, – посуровел Мирон. – Тебя обидели?
– Господи! – отшвыривая медведя, распрямилась девушка. – Да кто меня обидит?!
«Двух дней не проживет», – мысленно внесла ремарку Дуся.
Из-за плеча Александра Сергеевича работяга-сыщица во все глаза рассматривала «девичью светелку», способную породить самую черную зависть у самой лучшей подружки.