– Батюшка, я все понял! Я понял, чего ты от меня добиваешься!
Наконец, мне довелось услышать настоящую исповедь, ту самую, которой так долго ждал. Я его разрешил, он отстоял службу, причастился и только после этого уехал. Перед отъездом сказал: «Приди ко мне, когда буду умирать». Я обещал.
Через день мне позвонила его дочь:
– Вы просили сообщить, когда отец начнет умирать. Он периодически теряет сознание.
Я вошел к нему в комнату. Иван лежал на спине и тихо стонал. Его голова раскалывалась от боли. Я присел рядом и тихонько позвал:
– Иван, ты слышишь меня? Это я. Я пришел к тебе, как и обещал. Если ты меня слышишь, открой глаза.
Он открыл глаза, уже помутневшие от боли, посмотрел на меня и улыбнулся. Не знаю, видел он меня или нет. Может, по голосу узнал. Улыбнувшись в ответ, я сказал ему:
– Иван, сейчас ты причастишься в последний раз. Сможешь?
Он закрыл глаза в знак согласия. Я его причастил, и умирающий погрузился в забытье. Уже потом его вдова сказала мне по телефону, что Иван пред кончиной пришел в себя.
– У меня ничего не болит, – сказал он, улыбнулся и заснул.
Отпевал я его на дому, в той комнате, где он и умер. Почему-то на отпевании никого не было. Видимо, время было неподходящее.
Я взглянул на Ивана и остановился в изумлении. Вместо добродушного простоватого мужичка-лесовичка в гробу лежал древний римлянин, и не просто римлянин, а римский патриций.
Лицо изменилось и превратилось в лик. Словно на привычных узнаваемых чертах лица проступило новое внутреннее состояние его души. Мы с тобой успели, Иван…
О, великая тайна смерти, одновременно и пугающая, и завораживающая! Она все расставляет по своим местам. То, что еще вчера казалось нам таким важным и нужным, оказывается не имеющим никакой цены, а то, на что прежде и внимания не обращали, становится во главу угла всего нашего бытия – и прошлого и будущего. Не нужно плакать об умерших: дело сделано, жизнь прожита. Нужно жалеть живых, пока есть время. А оно обманчиво, течет незаметно и заканчивается внезапно. Там времени нет, там – вечность.
Родственники Ивана почти не заходят в храм. Никто не заказывает в его память панихиды и поминальные службы. Но я поминаю его и без них, потому что мы с ним за те полгода стали настоящими друзьями, а друзьями не разбрасываются!
Подарок
В дни Рождественских праздников ко мне приехал мой друг, отец Виктор. Я радуюсь его приездам, потому что мы с ним всегда находим общие темы для разговоров. Еще бы они не находились: мы все-таки земляки! К тому же батюшке частенько привозят гостинчики из Белоруссии.
Сам он родился в селе, где его хорошо помнят, и потому ему перепадают разные деревенские вкусности. Иногда это полендвица[2], иногда – домашняя колбаска, и неизменно – белорусское сало.
О сале всякий белорус может говорить долго и содержательно. Он знает, как его нужно солить, сколько добавлять перца и почему опасно экспериментировать с чесноком. Без запинки укажет, как долго сало должно выдерживаться в собственном соку или в солевом растворе и где его потом лучше хранить. Здесь нужен опыт. А разве не важна структура самого сала? Мы с моим другом предпочитаем брюшинную часть с мясными прожилочками, так называемый «бекон». Такое сало имеет привкус вяленого мяса, но в сочетании с жирком всякий раз получается такая неповторимая вкусовая гамма, что подлинный гурман смакует его так же, как вдыхает в себя винный букет настоящий дегустатор.
Не подумайте, что мы с отцом Виктором обжоры! Нет, мы с ним – просто любители и знатоки этого деликатеса, и еще немножко – его поэты. Нам важен сам процесс дегустации, порой он напоминает мне японскую чайную церемонию. Разве на таких церемониях выпивают двухведерные самовары чая? Нет, так учатся наслаждаться вкусом! Может быть, кто-то и попытается обвинить нас с батюшкой в грехе ларингобесия, но как объяснить строгому судье, что даже простой черный хлеб, испеченный на родине и привезенный за тысячу километров, несомненно, окажется лучше покупной местной буханки? Домашний хлеб будет вроде бы тем же, но в нем будет присутствовать едва уловимый запах детства. Вот его-то и нужно ощутить, выделить и насладиться им. Юность моя мне давно уже неинтересна, а вот запахи и вкусы детства меня волнуют до сих пор…
Конечно, сало – не ириски: много не съешь, да и последствия чрезмерного увлечения вскоре скажутся на фигуре. Хотя почему большинству нравятся худые лица и изможденные тела? Знаете ли вы, что еще Юлий Цезарь не доверял истощенным и малорослым людям, полагая, что тщедушность свидетельствует лишь о том, что огонь неудовлетворенного честолюбия испепеляет их внутренности. Они мечтают о власти и нередко становятся участниками всевозможных заговоров. То ли дело люди, чьи фигуры пускай медленно, но верно стремятся к шарообразной форме. Скажу вам по секрету: таких опасаться не следует – они удовлетворены своим положением в обществе и обрели внутреннюю гармонию. Вспомним, что еще древние греки говорили о шаре как об идеальной геометрической фигуре…