Подсознание его отметило, что сзади стучат дамские каблучки, с тем же автоматизмом отметило, что принадлежат они молоденькой девушке, легкие, музыкальные. Потом та же дотошная подкорка констатировала, что он уже давно слышит за своей спиной этот музыкальный перестук. Он обернулся. Девушка в белом свитере, в красной юбке. На стройных ножках шпильки-босоножки. Все обычно, но боже! — где он видел девушку? Волосы косым крылом закрывают пол-лица, из затушеванных ресниц смотрят наивные голубые глаза. Нет, это юное создание, исполненное недорогой, стандартной прелести, ему незнакомо. Она смотрела своими незабудочными глазами смущенно и в то же время решительно.
— Здравствуйте, Василий Андреевич.
— Варенька! — вспомнил он. — Я вас едва узнал.
Эх, память! Прошло три недели, и в суете текущих буден стала забываться его поездка на охоту, и уже смутно вспоминались и первая ночь под звездами, и утро на току, и глухариная песня, и разговоры с Леонидом Ивановичем, и длинная дорога домой. Он вспоминал, что всю дорогу они проболтали, он даже доказывал, что работа ученого — изнуряющая каторга, что бывают минуты, когда он завидует каменщикам, которые возводят новый корпус рядом с их институтом, и девушке-крановщице, которая в своей кабине напевает «Рушничок». Словом, всячески развлекал свою собеседницу и, помнится, даже увлекся, как студент. Они сидели позади Кости в тесной колыхающейся коробке машины, катящейся куда-то в темноту, ему нравилось говорить и слушать, как она, развеселившись, смеется. Теперь это представлялось коротким эпизодом, забавным и приятным.
В компаниях он часто рассказывал про свою охоту, коллеги его даже просили: «Пожалуйста, Вася, балладу про глухаря» — и слушали его с улыбочками, принимая все за отрепетированный охотничий треп. И, может быть, потому что он никому не рассказывал про Варю, он ее почти забыл.
— Как вы попали в наши края?
— Приехала… У меня выходной.
Похоже, она смущалась.
— Ну, как поживаете, Варя? Какие проклятые загадки жизни вас теперь мучают? Зачем вы сменили прическу?
Задавая эти трафаретные вопросы, Антонов одновременно думал, как бы закончить этот разговор, потому что в уличной толпе всюду знакомые, и завтра лаборантки будут трещать в коридорах, что мистера Антонова видели с крашеной цыпкой в белых босоножках.
— Можно, Варя, я вас провожу? Вам куда? На автобус?
— Да. Пожалуйста, не беспокойтесь.
В городе она была не та — робела, и с новой своей прической казалась милее, чем тогда, в Ерестной.
— Вы помните Костю? — спросил Антонов. — Он к вам не заходит?
— Заходил… А я вчера тоже была здесь. Вы прошли мимо и не узнали меня.
— Что же вы не окликнули? Как вам не стыдно, Варенька?
— Вы шли не одни.
— С кем же? — рассеянно спросил он, все еще соображая, как бы ее спровадить. — Простите, Варя, а как у вас с Костей? По-моему, он хороший парень.
— Хороший, — бесцветно откликнулась она.
«Зачем я говорю с ней так? — негодовал на себя Антонов. — Черт знает, о чем с ней говорить! Она смущается, и я смущаюсь. Я, кажется, боюсь, что меня увидят с ней!»
И в этот же момент Антонов увидел Лизу Беркутову. С супругом и рыжим догом на поводке. Она смерила его с головы до ног и, улыбаясь, проплыла дальше. Он засечен, запеленгован…
«Ну и что?! К черту! Какое мне дело?! Неужели я боюсь коридорной болтовни? Да не трус ли я, господи? Конечно, трус. Возьму сейчас Варю под руку и буду с ней гулять. Нарочно попаду на глаза Беркутовой. Ей, ее супругу и догу. И буду болтать с Варей о Софи Лорен, о стихах, о смысле жизни и других милых наиважнейших вещах».
— Вы о Косте больше не спрашивайте, — сказала Варя.
— Вы поссорились? Хорошо, не буду, — согласился он. — Хотите, просто погуляем. Я буду ухаживать за вами. В благодарность за то, что ваш папа, Леонид Иванович, показал мне Караканский лес. Я тот день хорошо помню. Славный денек! Зачем вы приезжали вчера?
— Просто так. Вечер некуда было девать.
— Послушайте, Варя, давайте кутнем! Я тоже шатаюсь по проспекту, бью баклуши. Пойдемте куда-нибудь. Нет, не отказывайтесь, и слушать не хочу.