— Погодьте малость, — шепнул Антонову Леонид Иванович, когда они крадучись подошли на выстрел.
Они долго любовались танцем матерого красавца, блеском его иссини-черного плаща, накинутого на плечи. Должно быть, глухарь думал, что на него смотрит целый свет. Наконец егерь кивнул, давая разрешение стрелять.
— Спугните его, Леонид Иванович, — попросил Антонов.
Егерь хлопнул в ладоши, глухарь скользнул с сучка и, делая широкий круг, начал забирать вверх. В полете он был поразительно легок и стремителен. Упредив на три фигуры, Антонов выстрелил, когда птица повернулась к нему боком. Глухарь перевернулся в воздухе и упал в сухой кочкарник.
— Не хотелось танцующего стрелять, — пояснил Антонов, когда Леонид Иванович возвратился с глухарем. — Очень уж был красив.
— Ему все одно, — сказал егерь. — Хоть в лоб ему, хоть по лбу.
Он швырнул глухаря к первому, который грудой черных перьев валялся под сосной, и, отерев пот с лица, сел передохнуть на валежину. Минут пять молчал, раскуривая мятую, наполовину высыпавшуюся папироску «Север», потом холодно, как-то официально сказал:
— Заедете, распишетесь в лицензии. Такой порядок. Для отчетности.
Покурив, бросил связанных за ноги птиц за спину и, не оглядываясь, зашагал к лагерю.
Анатолию Ульяновичу не повезло: он слышал лишь одного матерого петуха, который, однако, не дал в себя выстрелить, улетел. Анатолий Ульянович не очень огорчился. Хвастал, что такую песню он слышал первый раз в жизни. Хороша была песня, на душе оттаяло.
Сели завтракать, и новому охотнику по традиции запачкали глухариной кровью лоб. Новый охотник сам дивился легкости, с которой вписался в зеленый мир лесного царства. И тут он оказался не последним, а успех в любом деле — вещь, как говорят в Одессе, неплохая. Завтра, пожалуй, ему не понадобился бы провожатый. Почувствовать себя один на один с темнотой, неизвестностью, самому разыскать глухариную песню — приключение захватывающее. Как никогда, он чувствовал упругую легкость, силу и ловкость своего тела.
Костя вернулся утром, и, поливая ему у ручья, Антонов спросил:
— Как успехи?
— Познакомились. Поговорили. Ее маму зовут Анна Степановна.
Негусто. Костя пошучивал, похохатывал, рассказывая о своем визите в Ерестную. Анна Степановна усадила его ужинать, потчевала моченой брусникой и картошкой на сале, а у Вари отняла книгу (она второй день запоем читает «Сатурн почти не виден»), пристыдила ее: «Не стыдно тебе? В доме гость, а ты слова не молвишь». — «Ты же знаешь, что я не выношу, когда солидолом пахнет», — отмахнулась от нее Варя.
— На запахи у нее вкус: работает продавщицей в универмаге. Духами торгует, — закончил Костя.
Намеки про солидол он пропустил мимо ушей: обидеть его было не так-то просто, и весь вечер они проговорили с Анной Степановной о международном положении. От приглашения остаться он отказался и ночевал в копне на пару с пегим теленком.
До калитки Варя все-таки его проводила, и он пригласил ее ехать в город с ними.
— Ну, времени ты, юнош, даром не терял: действуешь по классической формуле — смелость города берет. Слушай совет старшего: терпение, настойчивость — и, даст бог, мне доведется поздравить тебя с успехом, может быть, с законным браком.
— До этого далеко. Она про вас спрашивала. Сказала, что вы умеете держаться с достоинством. Это, говорит, очень важно для мужчины.
Антонов расхохотался.
— Твоя Варя — умный человек. Учись держаться с мужским достоинством, бери с меня пример.
Дурачась, он встал в позу, выгнув грудь и насупившись. Ему было весело, хотелось шалить и казаковать. В лесу, залитом солнцем, было хорошо, на редкость хорошо. На пригорке, за речкой, красиво струилась в небо большая береза.
«„На бору со звонами плачут глухари“, — вспомнилось ему. — Шесть обычных слов, но какую красоту соткал из них гений!»
Уезжали с тока часов в двенадцать. День стоял тихий, солнце светило по-летнему, но не палило, а ласково грело, нежило землю. И опять — узкая, присыпанная палым прошлогодним листом лесная дорога. От смоляного густого воздуха кружилась голова.
Леонид Иванович с Анатолием Ульяновичем разговорились.
— Жалованья шестьдесят целковых, — не без гордости рассказывал про себя Леонид Иванович. — На зиму лося вырешают, сено косить есть где, лес большой. Ставлю девяносто копен: лошадь, корова, подтелка в зиму оставляем. Жить можно: покупное только хлеб да сахар.
Особенно гордился Леонид Иванович тем, что детей всех пристроил: трое сыновей живут в городе, квартиры получили. Серега в армии, тоже на стройку хочет податься. Ребята сошли с рук, а теперь вот и Варька в город ускакала.