— Разинь зенки, братан! — забасил второй. — Их здесь двое.
— Баба?
— Если бы. Кажись, боровок.
Иорин оглянулся. Под развесистым деревом маячили три чёрные тени.
— Косой? — присматриваясь к очертаниям того, кто поменьше, спросил он.
— На тебя намекает, Паук? — пожаловался один другому.
— Оскорблять вздумал, — добавил другой.
У коротышки действительно отсутствовал один глаз, его закрывала повязка. Только теперь, присмотревшись при выскочившей, словно специально, из ветвей луне, Иорин понял, что ошибся. Знакомых среди троих не было.
— Граждане-товарищи, — переходя на их язык, поднялся он со скамейки. — Шли бы вы своей дорожкой, мы, местные, люди гостеприимные, если в чём нужда, выручим.
— Он нас стращает, Паучок, — опять встрял неугомонный, и в руке его блеснуло лезвие финки.
— Не лезь, Жёлудь! — оборвал коротышка верзилу, похоже, несмотря на рост и тщедушный вид, он был в этой троице за старшего.
— А чё кипиш подымает? — подал голос молчаливый с дрыном в руке. — Дай-ка я пощупаю боровка, что на лавочке дремлет. И разойдёмся чин-чинарём.
Он змейкой нырнул к Странникову, но Иорин изловчился и ударом ноги отбросил его на землю:
— Не сметь, мразь!
— Он дерётся, Паучок, — придурковато запищал упавший и задрыгал ногами, не подымаясь.
Иорин скривил губы, было не до шуток: у коротышки тоже что-то блеснуло в руке, Иорин напрягся, но охнул, не уследив, покачнулся от острой боли в плече: достала всё же его финка верзилы. Уже падая, он услышал сквозь звон в ушах сухие щелчки револьверных выстрелов и крики: «Стоять! Руки в гору! Башки продырявлю к чертям собачьим, если с места тронетесь!»
Не нравился ему этот город, хоть умри! Когда втемяшилось в душу пронзительное чувство неприязни, он и вспомнить теперь не мог. Последние дни работы в Саратовском комитете чудный звон обещаний близкого назначения в столицу заласкал слух, но перебежал дорогу Герка Протасов из идеологического отдела, тоже ходивший в выдвиженцах на повышение, а ему угодило в этот город: убрали прежнего секретаря губкома Муравьёва, сумевшего за два года наломать дров, срочно требовалось выправлять положение.
«Участок ответственный, — твердили наставления, — губерния сложная, многонациональная, но ты справишься, и потом… лучше начинать с самостоятельной работы, нежели хотя бы и в столице, а по отделам ошиваться… К тому же места исторические, вольница Разина, Каспий под носом! Где ещё увидишь».
Приехал поздней осенью и поразился — грязь несусветная и холодрыга, да с таким ветром, что на вокзале чуть уши не оторвало, вдобавок унесло шляпу, за которой пришлось бегать на общую потеху… Так вся осень и прошла, зато летом жара до пятидесяти градусов. Воздух такой, рот открывать не хочется, только верблюды и выдерживают.
Но главное — народ злой. Вот уж действительно многонациональная губерния, не пересчитать, и каждый своё. А все прут в губком.
Подымись хоть в шесть, кипятился Странников, вышагивая по пустующей улице, и припрись в губком в самую рань, галдящая толпа уже осаждает двери. Жаждут его перехватить. Прячься, не поможет. Раньше были ещё горлопанистей, теперь пожиже и мельче. Но всё равно тошно их видеть. Особенно сегодня.
Он невольно приостановился. Поганый день у него сегодня. Много накопилось с прошлого, а главное — надо разобраться со вчерашним вечером. Странно всё закончилось, подозрительно непредсказуемо. А может, непредсказуемо только для него одного?..
Странников полез за папиросами и долго не мог отыскать пачку трясущимися руками — вчерашнее давало знать, а похмелиться не решился, да и Мария гвалт подняла. Из дома он почти убежал, только б не слышать её нравоучений. Отыскать курево не удалось, видно, второпях оставил на столе, когда завтракали. И спросить не у кого, пусто на улице. Хоть умри, так желанна затяжка! Совсем отчаявшись, он вдруг наткнулся во внутреннем кармане на портсигар. Чёрт! Забыл, ведь Мария подарила на днях эту дорогую штуковину, не успел привыкнуть, вот и вытряхивал карманы пиджака в бесполезных поисках. Закурил, задохнулся вгорячах, но прокашлялся, и после второй затяжки голова закружилась, затуманилась. Полегчало.
Глянул вперёд — ждут неугомонные черти у подъезда! За три квартала толпа видна. И ведь так стало только с его приездом! Поначалу Странников восхищался, вдохновляла его эта картина. Считал, это и есть та самая всё сметающая, неукротимая энергия масс. Её бы в нужное русло. Ей правильное направление дать. Цель высокую обозначить. Порыв! Размах! Сама удача летит в руки. Дерзай, ответственный секретарь губкома!