Айрис, Элтон и Уолли (хором). В леса!
Айрис с безразличным видом начинает приводить в порядок волосы, стараясь заколоть их по-прежнему.
Сидней (через силу). Да. И остаться там. (Резко запрокидывает ей голову назад и смотрит в глаза.) Навсегда.
Айрис вздыхает.
Элтон (к Уолли). Ты понимаешь, что мы видим перед собой? Думаешь, этот тип стремится только к символическим горным вершинам? Нет, ему еще подавай там все удобства!
Сидней (меняя разговор, Элтону). Между прочим, я договорился с Мики Дэфо, что ты к нему придешь. Оп будет ждать тебя завтра в полдень в своей конторе. Надень галстук, покажи, что ты готов лобызать ему задницу, — словом, не заставляй его нервничать.
Элтон. То есть как это — договорился? Зачем? Чего ради я должен идти к Мики Дэфо?
Сидней. Надо. Больше некому.
Элтон. Нет уж, меня не посылай, мне не о чем разговаривать с такими людьми, как Мики Дэфо.
Сидней. Ты прав, ты не годишься. Абсолютно пе тот человек. От Ассоциации оптовой и розничной торговли мы получаем лишь половит рекламных объявлений, которые печатаются в пашей газете. Нет, нам нужен человек… (как бы нечаянно идет в сторону Уолли так, что последнее слово произносит, стоя перед ним) обходи-тель-ный.
Уолли. На меня не смотри.
Сидней. Почему, жирный кот, почему?..
Уолли. А почему ты считаешь, Сид, что можно всегда просить, просить и никогда ничего не давать?
Сидней (воздев руки). Да потому что, пока я не издох, моя образцово- показательная газетка будет…
Айрис. Ох, Сидней, газета, газета, газета!.. Долго ли она у тебя продержится, твоя газета? (Уходит в спальню, подбирая на ходу волосы вверх.)
Элтон. Что с ней творится последнее время?
Сидней (пожимает плечами). Кто ее знает? Может, она решила начать новую жизнь.
Уолли. Брось, это в ней греки чудят. Не знаешь, что ли? В ее душе восторжествовала врожденная трагедия.
Сидней (весь разговор предназначен для ушей Айрис). Она только наполовину гречанка, значит и трагична она только наполовину. Эй, Айрис, когда придешь, показывайся только в профиль!
Айрис. Ах, как вы все остроумны! (Кудахтающий сардонический смех.)
Уолли. А еще наполовину она кто?
Сидней. Ирландка и чероки. Я женат на единственной греко-гэльско-индийской дикарке, попавшей в рабство. Если только можно себе представить Айрис в рабстве… Покажи нам твой танец, девочка.
Айрис быстро выскальзывает из спальни, делает несколько на греческого танца мизерлу, который переходит в джигу, затем в шаблонное изображение индейской воинственной пляски и заканчивается неподвижной позой в духе Мэрилин Монро. После этого Айрис тотчас же убегает.
Всему, что она умеет, научил ее я. Слышали бы вы, как о пей говорила моя мать. (И конечно, неизбежное.) «Я же совсем не против гоев, Сид, она славная девушка, но все-таки в рис она кладет слишком много жиру. Да еще бараньего. А желудок? С кукурузными хлопьями! Это же комом ложится».
Уолли (кивая на дверь, за которой скрылась Айрис). Как с театром? Что-нибудь наклевывается?
Сидней (шепотом, поднимая руку, чтобы отвести эту тему). Тс-с! И не заговаривай!
Элтон (перелистывая книгу, лежащую перед ним на низком столике). Одна из твоих бед в том, Сидней, что у Торо ты восхищаешься не тем, чем надо.
Сидней (сидит в кресле спиной к Элтону, заложив руки за голову). Откуда ты знаешь, чем я у Торо восхищаюсь и чем не восхищаюсь?
Элтон. Да по твоим пометкам. (Расхаживая по комнате, начинает читать вслух; поначалу старается придать словам издевательский оттенок, утраивая букву «р» и т. д., но затем это уже ему не удается — быть может, потому, что слова эти трогают даже его. Он читает, и мы начинаем замечать знакомые оттенки и интонации в его голосе, хотя не сразу угадываем, что это такое.) «…В самых студеных, не защищенных от непогоды местах расцветают самые теплые и добрые чувства. Холодный пронзительный ветер сметает всю плесень, и ничто не может противостоять ему, кроме того, что песет в себе добро. Во всем, что мы видим в таких студеных, не защищенных от непогоды местах, как горные вершины…» Видишь! Вот оно, твое стремление к горным вершинам!