Айрис (чуть не плача). Я очень многому научилась за эти пять лет! Когда мы познакомились, я путала Гегеля с Гоголем, я думала, что Пуччини — это что-то вроде спагетти, я думала, что хороший актер непременно должен рычать и кататься по полу. Ты научил меня глубже смотреть на вещи. На все — и на японскую живопись, и на актерскую игру. И на мою собственную тоже. Благодаря тебе я стала понимать то, до чего никогда бы не дошла своим умом. Я поняла, что я, наверно, самая паршивая актриса на свете…
Сидней выпускает ее из объятий.
Вот что получается, если ни на что не закрывать глаза, — начинаешь видеть правду. А правда — паскудная штука. (Идет к двери.)
Сидней (бросается за ней). Айрис, погоди…
Айрис (круто поворачиваясь к нему, твердо; она все равно уйдет). Я знаю одно: я хочу жить иначе. Не важно, как. Просто иначе.
Сидней. Я хочу сказать тебе… что бы ни случилось… Наверно, только с тобой я понял, что такое счастье.
Айрис (с болью за себя и за мужа). Ох, Сид, «счастье»… (Дотрагивается до его лица). Кто только выдумал это слово? Какой шутник? Зачем учат детей, что на свете существует счастье? (Уходит.)
Сидней бредет назад в комнату, подходит к своему столу, потом поворачивается, берет банджо и, наконец, решительно идет к двери и распахивает ее настежь.
Сидней. Эй, Дэвид! Спустись-ка на минуту…
Дэвид как раз спускался на улицу и сейчас оказался на его площадке — какой-то застенчивый, юный и более естественный, чем в предыдущих сценах.
Дэвид (улыбаясь). Поймал ты меня. А я решил все-таки пройтись. Может быть, при нынешних обстоятельствах я просто обязан хоть на один вечер отвлечься. (Спускается на несколько ступенек, останавливается, возвращается.)
Сидней почти не слышит его: он поглощен своими собственными мыслями.
По правде сказать… Сегодня мне у себя показалось так пусто, как никогда. Знаешь, я поклялся (смущен обыкновенностью своих ощущений), я поклялся, что шагу не ступлю из дому… Но, честное слово, у меня такое чувство, будто я должен немного побыть на людях. Понимаешь, я хочу сказать (смеется, широко разводя руки), я хочу сказать, что мне сейчас чертовски хорошо!
Сидней (тащит его к себе). Еще бы! На твоем месте всякий… Зайди на минутку…
Дэвид (не понимая, что его не слушают). Не смейся надо мной, Сидней. Вчера — это вчера, а сегодня — это сегодня. Вчера я бы ни за что на свете не поверил… А сегодня я — другой человек. Я это нутром чувствую, кожей, в воздухе моей комнаты чувствую, в складках пиджака… Ей-богу, Сид… (С детским изумлением.) Я знаменит! (Улыбается.) Пойду посмотрю, что это значит — пройтись по улице знаменитостью. (Трезвея.) Будто я и так не знаю! Все будут чувствовать еще большую неловкость и вести себя будут еще фальшивее. И только потому, что в газетах напечатана моя фотография. Какой-то сумасшедший дом! Телефон весь день трезвонит. Сколько лет я издевался над людьми, которые давали свои номера в телефонную книгу? А теперь сам первым делом в понедельник дам заявку. (Улыбаясь на прощание). Пока, Сид.
Сидней (тащит его к себе). Зайди на минутку. Мне нужно поговорить с тобой. Хочешь выпить?
Дэвид. Ну, что тебе, Сидней? Я спешу.
Сидней (не глядя на него). Дэвид… Новая — не хуже, чем эта?
Дэвид. Новая что?
Сидней (отчаянно). Твоя новая пьеса — она не хуже, чем эта, которая пошла? Продюсеры уже, наверно, ждут ее?
Дэвид (он действительно скромен, и ему не хочется говорить на эту тему). Я не знаю… Мой агент сказал, что кое-кто уже звонил… (Вздыхает: трудно с продюсерами.) Сначала к ним не достучишься…
Сидней. С твоим-то талантом, Дэвид!
Дэвид. Я пойду. (Поворачивается к двери.)
Сидней. Подожди… Ты помнишь, года два назад мы вместе смотрели пьесу, где была занята Айрис?
Дэвид. Да, и что?
Сидней. Помнишь, ты сказал, что она играла вполне сносно. Даже лучше, чем мне показалось, помнишь?