Она прочла описание процедуры казни в газете: как Дэниэла приведут в специальную комнату, как положат на стол, как пристегнут ремнями. Фото этого стола занимало добрую четверть газетной страницы: черная искусственная кожа и металл, подставки для рук отведены в стороны.
— Похоже на распятие, — сказала она Блисс. Эта картинка крепко засела в ее сознании, когда они с дочерью стояли рядом с тюрьмой, а тем временем секунда проходила за секундой, пока не дошли до нуля. Отсчет прекратился, а толпа разразилась ликующими возгласами.
Ирен мысленно задалась вопросом, почувствовал ли Дэниэл, как в жилы ему влилась смертельная смесь, и если да, то какой она была. Было ли ему больно? В статье говорилось, что, по мнению врачей, человек не чувствует боли. Первый препарат, писала газета, усыпит Роббина, второй — парализует мускулатуру. Кроме сердечной мышцы. Сердце будет продолжать биться, испытывая резкую нехватку кислорода, пока третий препарат не остановит и его.
— Если человек и чувствует боль, — сказал один более осторожный в своих оценках врач, — это невозможно сказать со всей достоверностью, вследствие действия второго, парализующего препарата.
Ирен опустила руку Блисс и еле слышно прошептала что-то вроде того, что должна была быть рядом с ним. Затем ноги ее подкосились, и Блисс, опечаленная, но сильная, была вынуждена поддержать мать, чтобы та не упала. Обхватив Ирен за плечи, она повела ее назад к машине.
Ворота кладбища были открыты, их нижняя часть утонула в слое грязи, так что теперь они не раскачивались и не скрипели, как девятнадцать лет назад. Ирен прошла внутрь, затем остановилась. Место производило впечатление полного запустения. А еще оно было крошечным — на нем едва ли поместился бы сарай. Несколько надгробий были новыми, пару из них украшали флажки, другие — безвкусные букетики искусственных цветов. Рядом с могилкой Шэпа, словно согбенная, увядшая дама, по-прежнему стояло плачущее дерево. Ирен подошла ближе и, сняв с коры каплю застывшего сока, поднесла к носу. Резкий запах тотчас пробудил воспоминания — перед ее мысленным взором предстали похороны, черная Библия в руках проповедника, мальчик, сыгравший печальные ноты на трубе ее сына. Она еще раз вдохнула в себя терпкий аромат, затем посмотрела вниз.
Бляшки мха успели вырасти внутри и вокруг букв и цифр на могиле ее сына, а вместо цветов на ней лежали почерневшие листья каштана, и из-под могильной плиты торчали сухие стебли травы. У самого края холмика — один за другим — выстроился ряд странной формы камней. Ирен насчитала их девятнадцать штук. Интересно, задумалась она, кто приходит сюда год за годом, чтобы добавить камень? Наверное, тот самый мальчик, что когда-то играл на трубе ее сына. А может, учитель или сосед?
Она опустилась на корточки и провела рукой по камню.
— Я вернулась, — прошептала она, нарушив тишину единственной фразой, какую могла сказать.
Они ехали через леса, пламенеющие багрянцем кленовых листьев, ехали вверх в горы по дороге, петлявшей среди выступов базальта. На перевале начался снегопад, и Мейсон был вынужден сбросить скорость, впрочем, как и другие шоферы. Затем дорога пошла под уклон, вновь выглянуло солнце, а деревья расступились, уступая место открытому пространству. Блисс тотчас начала перебирать в голове названия знакомых растений, словно имена своих старых друзей в Блейне. В небольшом городке под названием Систерс они вышли из машины, выпили кофе и изучили карту. До Блейна было пятьдесят миль на северо-восток, кладбище располагалось чуть дальше. Было почти три пополудни, солнце уже начало клониться к западу.
— Еще примерно час, — произнес Мейсон.
— Если я, конечно, помню, как добраться до этого кладбища.
— Если что, спросим дорогу.
Проснувшись тем утром, Блисс не застала рядом с собой ни матери, ни ее вещей. Грузовик тоже исчез. Впрочем, это ее не удивило. Ирен сказала ей, что после казни она поедет на могилу Шэпа. Причем настояла, что сделает это одна. И все-таки Блисс было тревожно на душе, и она позвонила Тэбу. Он тотчас приехал к ней в мотель, положил в машину ее вещи, и они отправились в путь.
Сев в джип, Блисс посмотрела на мужчину рядом с собой. Его крупная светлая рука сжимала руль точно так же, как и рука ее отца. Тэб Мейсон был в светлых джинсах, темно-синем свитере. На ногах — альпинистские ботинки. В машине играла запись — Лу Ролс, Колтрейн и Бах. А еще он любил остро заточенные карандаши, в его квартире обитал кот, а сама квартира со вкусом обставлена. Он умел идеально очистить мандарин, при виде чего у Блисс разыгрывался аппетит. Причем самого разного рода.