Желая как-то отвлечься от неприятных мыслей, Кальвин взял в руки второй пакет, что пока что лежал нераспечатанным. Вероятно, очередное донесение мэтра Жозефа о находящемся под стражей Сервэ. Подобные донесения Жозеф направлял лично Кальвину каждую неделю. И что там на этот раз? Пожалуй, стоит взглянуть.
«Достоуважаемый мэтр! Неукоснительно следуя Вашим указаниям относительно содержания под стражей обвиняемого Сервэ, спешу доставить в Ваши руки опус, собственноручно написанный упомянутым Сервэ и адресованный им лично Вам. Опус сей ни мною, ни кем-либо другим в моей канцелярии прочитан не был и направлен Вам в том виде, в каком был получен из рук самого Сервэ.» К этому короткому донесению прилагалось несколько серых, измятых листов дешёвой бумаги, испещрённых беспорядочно громоздящимися строками. Кальвин нарочито небрежно бросил на стол донесение и принялся разбирать приложенные листы, без сомнения написанные самим Сервэ. Кальвин давно знал его почерк. До чего же он дошёл на этот раз? Понял, что пора признать поражение и это письмо попытка смягчить свою неминуемую участь еретика? Наверняка высыплет корзину пепла на свою голову. Итак?
«Дорогой Жан! Пишу тебе это письмо, потому что не имею никакой другой возможности обратиться к тебе. Понимаю, что твой статус обязывает тебя ко многому. Зная твою серьёзную и сверхответственную натуру, полагаю, что сейчас ты более чем озабочен вопросами более важными, чем чтение писем арестантов. Обстановка в твоей Церкви, как и во всей Женеве, вряд ли оставляет тебе возможность оставаться в безмятежном спокойствии. Твои идейные противники, я имею в виду тех, что сейчас свободно разгуливают вне тюремных стен и даже заседают в ратуше, подстрекают нынче толпу безыдейных, тех, что обыкновенно заседают в тавернах в окружении пустых бутылок. Готовится переворот. Но, уверен, ты знаешь ситуацию в городе лучше меня, поэтому не буду тратить на это драгоценные капли чернил, свечу и место на бумаге. С Женевой ты справишься сам. Я же должен успеть сказать тебе о другом. Помнишь, в нашу последнюю встречу vis-a-vis я высказал тебе мои взгляды на то, что движет человеком и его историей? Страх, страсти, вера. По моему разумению это основное. Первое два даровано человеку от матери-природы, вера же -от Бога. Всё остальное суть производное от этих трёх и порождает частности. Однако есть ещё одно явление, порождённое и взращённое самим же человеком. Имя ему – ложь. Да, ложь. Явление сие известно каждому. Нет на свете человека, который бы хоть раз не обманул или не был обманут. От раннего детства и до самой гробовой доски. Ложь стала настолько обыденным явлением, что к ней давно все привыкли и не числят её как нечто из ряда вон выходящее. Я, уж сколько лет будучи врачом, много размышлял не только о природе человека, но и о социуме. Подтвердил для себя открытое на этой стезе иными учёными мужами, кое-что открыл и сам. Но за все годы исследований мне даже в голову не приходило, что такое незаметное явление как ложь имеет для человека и общества огромное значение и таит в своей сути немыслимую силу. На эти мысли меня натолкнули несколько древних пергаментов, попавших мне в руки несколько лет назад. Не то в Тироле, не то в Зальцбурге какой-то невежда пытался растопить ими печь. Бог знает сколько листов сгорело в огне, но эти удалось спасти. Я пытался вызнать, откуда эти пергаменты могли появиться в наших землях, но без особого успеха. По слухам, пергаменты были украдены неизвестными бродягами у врачевателя Парацельса. Уверен, ты слышал это имя. Он, как известно, будучи лекарем, исколесил в военных обозах полмира и наверняка привёз эти пергаменты из какого-нибудь похода. Не без труда, но мне удалось их расшифровать. Семитские языки доримской эпохи в отличие от латыни не слишком пригодны для досужего чтения. Судя по всему, пергаменты были написаны где-то в сирийских пустынях. Писались они не однажды и не одним автором, каждый последующий дополнял предыдущего, добавляя что-то новое. Имена этих авторов оказались настолько длинны и непривычны, что я сейчас их и не вспомню точно. Спасённые листы содержали несколько разрозненных глав, составлявших некогда часть общего трактата. Названия его не сохранилось, но могу предположить, что звучать оно могло вроде «О сладости и горечи лжи». Арабские мужи склонны к витиеватостям названий, но главное не это. Главное, что эти арабы ещё многие столетия тому назад сумели разобраться в природе лжи как явлении, порождаемого человеком, и оценить его влияние на самого человека и на социум. Я, прочтя пергаменты, поначалу не придал им значения, поскольку в них не было почти ничего, что мне было бы интересно как врачу. Однако, какое-то время спустя до меня дошла суть прочитанного. А увидев в её свете реальность современности, я ужаснулся. Всё устройство человеческого социума открылось мне с такой уродливой и чудовищной стороны, что в какой-то момент захотелось просто умереть, чтобы не ощущать этого ужаса и не осознавать себя его частью. Несколько дней я не мог ни пить, ни есть, ни видеть кого-либо. Только неделю спустя я едва смог взять себя в руки. Кое-как успокоившись, я решил разобраться с новыми знаниями по всем правилам университетских методик. И вот что у меня получилось.