– Я очень горд, дорогой сеньор де Лойя, что судьба соблаговолила свести нас вместе, – провозгласил Мишель, снова наполняя бокалы, – но как же так произошло, что доблестный офицер императора превратился в доктора, да ещё и богословия? Никогда бы не подумал, что может случиться такой казус.
Доктор немного помолчал, собираясь с мыслями. Видно было, что на него нахлынули не самые приятные воспоминания, но он быстро справился с ними. Во взгляде его снова утвердились воля и какая-то несгибаемая одухотворённость.
– На все воля Божья. Меня, израненного, французские наёмники могли прикончить там же, где полегли все мои солдаты. Однако враг оказался честен. Маршал де Фуа приказал оставить мне жизнь и даже оказать помощь. То в бреду, то без сознания я провёл несколько времени в его шатрах под присмотром его медиков. Я уже готовился предстать перед Господом, но превеликой милостью его я остался жить. Позже, когда мне стало лучше, меня отправили в мой родовой замок, что в Стране басков. Ранение моё оказалось настолько серьёзным, что на несколько недель я оставался прикованным к постели в горячке и бессилии, ежеминутно раздираемый нечеловеческой болью. Моментами я ощущал неизбежность смерти и уже смирился с этим. В те дни шансов умереть у меня было более, чем у кого-либо. Но однажды, очнувшись после очередного приступа горячки, я почти не почувствовал прежней боли. Напротив, всё мое тело пропитала какая-то легкость, а мир вокруг наполнился свежестью и сиянием. Всё вокруг стало видеться мне светлее и красочнее, звуки вокруг стали непривычно звонкими и мелодичными. Я с новой остротой стал чувствовать запахи и вкус еды. Находясь в постели в комнате своего замка, я погрузился в какой-то новый, непостижимый мир, который раньше не мог и представить. К удивлению лекарей, я стал поправляться. Однако, французское ядро хорошо сделало свое дело и встать на ноги я пока не мог. Впрочем, я уже не мог и просто недвижно лежать в постели. Новые ощущения влекли меня дальше, я чувствовал, что хочу и могу в своей жизни нечто большее. Я потребовал для себя книги, ибо, как я когда-то узнал в юности, они так же способны подарить новизну ощущений, взволновать и направить дух. И вот мне принесли единственную книгу, которую смогли отыскать во всем замке …
– И, конечно, это оказалась Библия, – с усмешкой вставил Мишель. И эта его усмешка могла показаться собеседнику несколько презрительной.
– О, нет, – не заметив иронии, продолжал доктор, – это был картузианский манускрипт «Жизнь Иисуса Христа». С недоверием, но будто повинуясь чьему-то необъяснимому велению, я принял его в свои руки и стал читать. Строка за строкой, страница за страницей. Я прочёл этот манускрипт от корки до корки. И был покорён. Покорён безграничностью любви Бога к человеку и всему роду человеческому, любви настолько сильной, что во имя духовного спасения человека и искупления грехов его, Отец-вседержитель пожертвовал частицей самого себя, своим Сыном. Иисус же, предвидя свою судьбу и судьбы мира, и учеников своих, и гонителей, не убоялся смерти и до последнего своего земного мига проповедовал любовь Бога-отца ко всем живущим. Конечно же, я знал всю эту историю и ранее. Мне с малых лет вбивали её в голову домашние учителя, а после втолковывали приходские священники на каждой мессе, в каждом храме. Но очевидно все эти рассказы не возымели на меня такого же действия как то, что я почерпнул из одного этого потёртого манускрипта. Единственно он показал мне тщетность моей прошлой жизни и бессмысленность существования без света истины и веры в сердце. Я почувствовал в себе просветлённость и неведомую ранее силу безграничной благодати, дарованной мне Господом. Теперь я уже не мог просто жить и держать её в себе. Господь воодушевил меня нести Слово Своё людям и достучаться до каждого неверующего и дремлющего духом. И вот, едва оправившись от ран своих, в одно прекрасное утро я покинул мой родовой замок. Я отправился в мир, к людям, чтобы донести до них ту благодать, что ниспослал мне Господь. Многие лье прошел я по дорогам Испании. Первые месяцы моих странствий я не столько говорил людям о милости божией, сколько слушал их самих. Слушал святых отцов и настоятелей церкви. Но в первую голову я вслушивался в себя, силясь понять, созвучны ли мои поступки и мысли тому просветлению, что ощутил я, прочитав манускрипт. За подтверждением правильности моих мыслей и поисков я отправился в Святую землю. Там в келье францисканской общины я провёл много дней. В посте, в молитвах, в размышлениях. Я прикасался к тем же каменным плитам, что и Иисус, прошел по его следам до самой Голгофы. Словно перенесшись на многие века назад, я оказался рядом с Ним. Ощутил тот же зной, услышал те же крики, мольбы и стоны, почувствовал последние удары Его сердца. И ни на йоту не усомнился в безграничной любви Господа и истинности веры в Него. Здесь же я окончательно осознал свою миссию. Я вернулся в Испанию и стал проповедовать слово Божие. Нигде подолгу не задерживаясь, я ходил по дорогам из города в город, из одной деревни в другую. Я рассказывал людям то, что познал сам. Что Бог любит их, что человек в силах познать Его любовь. Для этого нужно лишь открыть своё сердце и сделать это можно, предавшись аскезе и упражняя свой дух. К этим сентенциям я пришел сам после долгих духовных поисков. Два раза я попадал в руки братьев Святого трибунала. В последний такой раз в Саламанке председатель трибунала, разобравши мое дело, посмеялся над доносом, по которому меня арестовали, и посоветовал, дабы мне снова не оказаться на скамье позора или того хуже на костре, самому занять должное место в лоне матери-Церкви и стать священником. Вот ради этого семь лет назад я, став Игнатием Лойолой, и пришёл в Париж. Все эти годы я постигал в университете все возможные науки и добился желаемого. Не так давно я стал магистром богословия и наконец-то могу в полном праве проповедовать миру слово Божие.