Наконец, когда солнце уже стало клониться к горизонту, осветив небо ярким алым светом, пришло время новоявленным супругам уединиться на брачном ложе. Под непристойные крики и советы толпы, усыпающей меня цветами и конфетами, мой сводный брат Джон Эпплъярд и друг детства Нед Флавердью усадили меня себе на плечи. То же самое сделали с Робертом его братья Джон и Амброуз, после чего нас торжественно внесли внутрь дома. Поднявшись наверх, я развязала ленты на своем букете лютиков и, заливаясь радостным смехом, высоко подбросила их, и к падающим цветам тут же потянулись руки наших гостей. Я думала лишь о том, чтобы их непременно хватило на всех. Затем нас внесли в новые покои, где, разойдясь в разные углы комнаты, мы стали готовиться к первой брачной ночи, прикрываемые благочестивыми гостями соответствующего пола.
После того как меня раздели донага, стайка хихикающих девушек и улыбающихся матрон выстроилась в два ряда лицом друг к другу, образовав настоящий живой коридор, ведущий к нашей постели, и подняли руки так, что над моей головой будто выросла арочная крыша. И тогда я, оставшись в одном лишь венке из лютиков, из-под которого лились длинные распущенные волосы, краснея и бледнея, помчалась, нагая, прикрывая руками колышущиеся свои груди, к постели и нырнула под одеяло, где меня ждал Роберт, уже прошедший тот же путь, что и я, из своего угла. Я чувствовала тепло его обнаженного бедра, когда мы прижались друг к другу и слились в поцелуе, после чего я стыдливо накрылась одеялом с головой, потому что все присутствующие стали хлопать в ладоши, подбадривать нас и предлагать нам выпить по последней чарке.
Мы выпили из особой чаши горячего красного вина, смешанного с молоком, яичными желтками, сахаром и специями. Этот напиток должен был «придать нам сил и взбодрить перед страстной ночью любви», как пояснили гости, пришедшие в неистовый восторг, когда мы осушили чашу до дна. После этого они задернули балдахин и оставили нас наедине. Но перед их уходом я успела поймать взгляд наблюдавшей за нами принцессы Елизаветы и заметила, как сузились ее черные глаза и крепко сжались белые тонкие пальцы, теребящие стебелек лютика. И снова я содрогнулась от страха, как будто почувствовав, что пальцы эти могут сомкнуться на моей шее и лишить меня жизни.
Я обвила руками шею Роберта и положила голову ему на плечо, заметив, что он очень напряжен. Тишина, столь внезапно пришедшая на место радостных, поощряющих криков гостей, казалась какой-то неловкой, и я отчего-то испугалась за свою жизнь – сама не знаю почему. Почувствовав руки Роберта на своей талии, я немного успокоилась и хотела уже улыбнуться, как вдруг он отодвинул навес над нашим ложем и встал с кровати. Обнаженный, он прошел через всю комнату и жадно припал к оставленной для нас фляге с вином, не став даже наливать напиток в чашу. Я встревожилась, увидев, как по его груди бежит кроваво-красная струйка вина, напоминающая малиновую змейку, что ползет по черной траве, но он все пил и пил – так, будто ничто и никогда не сможет утолить его жажду. Затем он вдруг швырнул флягу в камин, где та разлетелась вдребезги, и, словно лев, пожелавший насытиться ягненком, прыгнул на меня, вдавив всем своим весом в матрац, с силой схватил за запястья и завел их мне за голову, оставляя под пальцами жуткие синяки.
Я закричала, ощутив его жгучее желание. Он повел себя гораздо грубее, чем позволял себе когда-либо прежде, не обращал внимания на мои мольбы быть со мной нежным, как тогда, когда мы любили друг друга на лютиковой поляне. Я видела, что он зол на меня, но не понимала почему. Знала лишь, что если начну расспрашивать, то только сделаю еще хуже.