Позднее, когда я повернулась к нему спиной и всхлипывала, свернувшись калачиком и обняв подушку, он целовал мои плечи, гладил по волосам и винил во всем вино, но я-то знала, что за этой вспышкой гнева крылось нечто большее и что это как-то было связано с Елизаветой.
Он попросил меня повернуться к нему, сказав, что приготовил для меня подарок. Чтобы избежать неловкости завтра, когда все захотят увидеть простыню, которой было устлано брачное ложе, мы должны были гордо продемонстрировать сухое алое пятно как доказательство моей недавней невинности. А потому он взял свой кинжал с украшенным самоцветами эфесом и сделал небольшой надрез на груди, прямо над сердцем, чтобы его кровь пролилась на покрывало и уберегла меня от бесчестия. Навсегда у него остался небольшой шрам, прямо над сердцем, и тайну эту знали лишь мы, муж и жена: этот крошечный белый след на его бронзовой груди, который мой язык находил столько раз во время ночей, что мы провели вместе, станет самым драгоценным воспоминанием о нашей первой брачной ночи. Затем он снова заключил меня в объятия и любил меня так нежно, что я не смогла сдержать слез. И я уснула, положив голову ему на грудь и слушая его сердцебиение, словно убаюкивающую меня колыбельную.
На следующее утро, когда я все еще спала, мой супруг умчался на раннюю охоту. Я долго нежилась в постели, наслаждаясь ощущением того, что теперь я – замужняя женщина, жена и, даст Бог, скоро стану матерью. Я гладила себя по округлому животу, гадая, зародилась ли уже во мне новая жизнь. Встав, я обнаружила, что муж покидал наши покои в большой спешке, потому как одежда его валялась прямо на полу и торчала из плохо закрытого его большого дубового дорожного сундука, на крышке которого были вырезаны его инициалы и герб – огромный медведь рода Дадли и чудесные желуди и дубовые листья. Я тут же бросилась ликвидировать этот беспорядок, быстро подобрала разбросанные вещи с пола и, обнаружив беспорядок и внутри сундука, стала аккуратно складывать всю одежду, выполняя свой супружеский долг. Спустя некоторое время все вещи были красиво уложены, чуть позже я положу в сундук маленькие мешочки с высушенными растениями с пряным ароматом, перевязанные ленточками голубого цвета – любимого цвета моего мужа. На полу оставалась лежать одна льняная рубашка, и, когда я подняла ее, из нее вдруг что-то выпало – это был маленький портрет в черной прямоугольной эмалированной оправе, украшенной жемчугом.
Я тут же узнала ту заносчивую и властную молодую женщину, что смотрела на меня из-под своей круглой черной бархатной шляпы, украшенной перьями и жемчугом, и чьи пряди рыжих волос были завиты в тугие локоны, похожие на пышные крендельки с пылу с жару. То была принцесса Елизавета в черной бархатной амазонке с расшитым золотом подолом и узкими, обтягивающими рукавами, украшенными искусным узором из жемчуга. Но больше всего меня поразило то, что рука ее с силой сжимала перчатки, словно держала не предмет одежды, а шею, которую хотела сломать.
Я помнила взгляд, брошенный ею прошлой ночью на Роберта, когда она, стоя у изножья нашего брачного ложа, задрожала от бессильной злобы, едва сдерживая слезы. Внезапно мне стало дурно, и я сунула портрет в сундук так быстро, как будто он обжигал мои пальцы, небрежно забросала его одеждой и захлопнула крышку. Возможно, мне следовало расспросить об этом Роберта, когда он вернулся, сказать ему что-то по этому поводу, но, как только я пыталась раскрыть рот, меня сковывал страх, и я молчала. Думаю, я боялась того, что знание окажется хуже неведения. Но каждый раз, когда я смотрела на тот сундук, зная, что где-то в его глубинах прячется портрет Елизаветы, меня охватывала слепая ярость и я начинала задыхаться, у меня темнело в глазах и злоба моя рассыпалась горящими искрами на черном бархате темноты. Я не знала, почему эта принцесса с огненными волосами вызывала во мне такую бурю страстей и разжигала честолюбие в душе моего мужа, но понимала, что рано или поздно она обратит все мои надежды и мечты в черный пепел.
Глава 6
Горячие слезы катятся по моему лицу, я снова тянусь за бутылочкой со снадобьем и делаю еще один глоток. До чего же странное чувство! Я как будто парю над собственным телом и даже над болью, словно песня – над только что оборвавшимися, но еще дрожащими струнами лютни. Я определенно чувствую, что нахожусь вне своего тела, и, чтобы пошевелиться, мне каждый раз приходится выжидать какую-то секунду, чтобы тело мое вновь соединилось с душой. Или же это – очередная попытка моего слабеющего разума удержаться в бренном теле? До чего же любопытными и неожиданными идеями полнится моя голова! Я не могу больше сдерживать смех, хоть от него мне и кажется, будто смерть играет на моих ребрах, словно на клавишах вирджинела, – ведь лекарство притупило боль и подарило мне это необычное ощущение. Теперь пальцы смерти касаются клавиш, но звучание нот достигает моего слуха лишь спустя пару секунд. Я делаю еще один глоток, и аккорды боли становятся еще глуше, как будто я убежала очень далеко и до меня издалека доносятся лишь слабые отголоски губительной мелодии. Наконец-то я обманываю боль, а не она – меня. Я смеюсь и вновь припадаю к пузырьку с обжигающей горло янтарной жидкостью, горького вкуса которой я теперь не замечаю, радуясь ей, словно спустившемуся с небес Спасителю. Да-да, эту волшебную микстуру торговцам зельями следовало бы назвать Избавлением! Сделав еще один глоток, я откидываюсь на кровать, закрываю глаза и отпускаю свои мысли…