С легкостью? Она лишила жизни человека — принца, бывшего одной крови с мужем, — и пусть Ласаралин верила, что поступила так во благо не только свое, но и всего Калормена, убийство оставалось убийством. Но в одном Джанаан была права.
Согласился он и в самом деле очень легко. Вот только радости в этом оказалось немного. И ответить принцессе было нечего.
***
Джанаан ворвалась в кабинет без стука, толкнув обеими руками тяжелые двери из красного дерева, и те с грохотом захлопнулись у нее за спиной.
— Во имя Таша, ты самый невыносимый из мужчин!
Брат поднял бровь, не отрывая взгляда от очередного свитка из желтоватого пергамента, и спросил полным раскаяния голосом:
— В чем я провинился перед прекрасной госпожой на этот раз?
— Не ерничай, — бросила Джанаан, не купившись на его очевиднейшее притворство. — Позволь спросить, на что тебе жена? Рожать детей могут и наложницы, а выставлять женщину виновной в твоем бессердечии…
Агатово-черные, подведенные синевой, как у всех благородных воинов, глаза всё же оторвались от покрывавших свиток ровных мелких строчек и посмотрели на нее поверх пергамента.
— Возлюбленная сестра, я что-то не совсем понимаю, к чему ты клонишь.
— Ты не думал уделить ей хоть немного своего царственного внимания? — ядовито спросила Джанаан, подходя к самому столу. До чего же глупы порой бывали мужчины. Даже лучшие из них. Или, как верно подметила она в разговоре с несчастной тархиной, худшие.
— Ты в своем уме? — парировал Рабадаш, отбросив маску ложного раскаяния. — Она всего двадцать дней, как родила. И половину этого срока едва поднималась с постели. Уж поверь, смерти я ей не желаю.
— Глупец, — заявила Джанаан безо всякого почтения к его титулу. Какое уж тут почтение, когда она в красках помнила, как двадцать лет назад он воровал для нее вишни из сада тархана Аксарты? — Внимание к женщине — это не только счастье лицезреть тебя по ночам. Или ты напрочь забыл все уроки наставников? Покажи ей, что она дорога тебе, как и прежде. И что ты рад рождению дочери.
— Безумно, — мрачно ответил брат, откладывая свиток. — Когда мне нужны сыновья.
— Так ты видишь в этом вину Ласаралин? Лишь боги решают, кому подарить сына, а кому — дочь.
— Бесспорно, сестра. Но мне они нынче не благоволят.
Джанаан вздохнула — он носит величайшую из корон мира, но по-прежнему чем-то недоволен — и протянула вперед обе руки, до самых локтей унизанные тонкими золотыми браслетами.
— Порой я думаю, что боги послали мне тебя в наказание, — призналась она, переплетая пальцы и прижимаясь щекой к гладкому черному шелку у него на плече. — Только никак не могу взять в толк, чем же я так прогневала их еще до рождения.
— Вернее будет сказать, что они знали уже тогда, чем ты прогневаешь их в будущем, — парировал Рабадаш с веселыми нотками в низком бархатном голосе и бережно взял ее за подбородок. Джанаан смотрела долго — словно не знала его лицо наизусть и не смогла бы нарисовать каждую черту с закрытыми глазами, — прежде чем попросила:
— Избавься от Измиры.
Понимания просьба ожидаемо не встретила. И мгновенно испортила момент.
— Измира — тархина, а не какая-нибудь рабыня, я не могу…
— Я не прошу убить ее или продать. Верни ее отцу или выдай замуж. Готова поклясться, половина тарханов с радостью возьмет ее в жены и даже не вспомнит, что она была твоей наложницей, если ты не поскупишься на приданое.
— С какой стати?! — возмутился брат, на долю мгновения обретя сходство с капризным ребенком, у которого пытались отобрать любимую деревянную лошадку. — Она мне еще не наскучила.
— Она не даст тебе покоя, — ответила Джанаан в надежде достучаться до его разума. Будто мало ей было собственных трудностей. Под ее рукой три сатрапии покойного мужа, и каждый безземельный тархан в ее владениях норовит заявить, что справится с этими землями лучше женщины. Но она не усмиряет несогласных в Зулиндрехе, она в Ташбаане и убеждает своего брата, что одна из его наложниц заходит слишком далеко. — И ты сам в этом виноват. Ласаралин заявила, что желает быть твоей женой, а ты взял и согласился. Не буду удивлена, если обнаружится, что Измира надеется воспользоваться ее примером.
— Позволь напомнить тебе, что для этого ей придется убить Ласаралин.
— Вместе с Ласаралин она убила твоего брата, когда тот стоял на твоем пути к трону, — парировала Джанаан. — Так что помешает Измире убить твою жену, если та встанет уже на ее пути к этому трону? Я прошу тебя, отошли эту женщину, пока не стало слишком поздно. Если она решит, что Ласаралин лишилась твоей милости, то немедленно и с радостью попытается избавить тебя от неугодной жены.
— Если она на это решится, то умрет еще до заката, клянусь богами, — сухо ответил брат. Не отстранился и не сел обратно в кресло, но вновь протянул руку с рубиновым перстнем к свитку, давая понять, что этот разговор окончен.
— Рабадаш…
— Я тебя услышал, сестра. Говорить больше не о чем.
— Ты меня гонишь? — спросила Джанаан ровным голосом, но выражение черных глаз изменилось в одно мгновение.
— Нет.
***
Украшенные резьбой двери из белого дуба задрожали от ударов кулаком незадолго до полуночи. За прозрачными шторами, отделявшими спальню от узкого балкона, клубилась чернильно-синяя темнота, а в самих покоях ее разгоняла лишь одиноко горящая бронзовая лампа на круглом низком столике. Ласаралин проснулась не сразу и попыталась сонно отвернуться лицом к балконному проему, когда перепуганная рабыня принялась робко тормошить ее за плечо.
— Госпожа. Умоляю, простите, госпожа.
— Да что такое? — сонно пробормотала тархина и с трудом открыла глаза, услышав произнесенный дрожащим голосом ответ.
— Великий Визирь, госпожа. Просит вас. Немедленно.
Визирь? Зачем? Почему ее, а не мужа? Она всего лишь жена тисрока, какие у визиря могут быть разговоры со столь ничтожной в его глазах женщиной?
— Подай, — велела Ласаралин, подавив совсем не красивший благородную тархину зевок, — мне халат. Там, на кресле.
Набросила его поверх тончайших одежд из мягкого темного хлопка — призванных отнюдь не согревать тело по ночам, а распалять мужское воображение только сильнее, — со второго раза затянула узлом скользкий шелковый пояс и попыталась пригладить растрепавшиеся во сне черные волосы, окутавшие ее второй накидкой до самых бедер. Едва ли в подобном виде можно было выглядеть достойно ее положению, но визирь поспешно склонился в низком почтительном поклоне, едва перед ним открылись двери покоев.
— О, прекраснейшая из господ, да продлят боги ваши лета до скончания времен! Молю простить своего презренного слугу. Лишь не терпящие и мига промедления дела могли принудить меня прервать ваш без сомнения сладостный сон.
— Говорите, благородный тархан, — устало попросила Ласаралин. Вечером она легла спать раньше обычного, мучаясь из-за разыгравшейся от постоянных переживаний головной боли, и теперь чувствовала, как виски вновь начинают ныть, словно в них раз за разом впивались тонкие длинные иглы.
— Мне необходимо передать повелителю послание с южных границ, — понятливо покончил с восхвалениями визирь и, выпрямившись — не без труда из-за весьма почтенного возраста, — протянул ей совсем крошечный пергаментный свиток. Должно быть, его принесла птица, раз он был столь мал.
Такая спешка, сонно подумала Ласаралин, из-за такой малости.