И еще, — пыталась она взбодриться, — если она сделает себя как можно некрасивее, то, может быть, станет менее привлекательной для Витаса, и он придет к выводу, что не стоит настаивать на своем. Что бы он там ни говорил, такой мужчина, как Витас де Мендоса, не станет спать с женщиной, откровенно давшей ему понять, что он ей отвратителен.
Эта мысль доставила ей удовольствие, и она улыбнулась. Рэчел уже складывала одеяла, когда ей пришла в голову мысль, от которой ей стало не по себе. На расстоянии она вполне способна его презирать, говоря себе, что он — олицетворение всего, что она не может терпеть в мужчинах, сексуально самоуверенный и чудовищно самовлюбленный. Она ни в коей мере не была феминисткой, но подобных типов терпеть не могла. В то же время нельзя было отрицать, что физически он производил на нее необыкновенно сильное и нежелательное впечатление.
Вчера ее пытались изнасиловать — это должно бы оставить в ее душе глубокий шрам, напугать ее и унизить. Но, если быть честной, она сознавала, что неуклюжая попытка Карлоса овладеть ее телом произвела на нее не такое уж сильное впечатление. По-настоящему унизительным для нее было воспоминание, которое постоянно возвращалось к ней. Это было воспоминание о том, как она находилась в объятиях Витаса де Мендосы в Асунсьоне с губами, раскрытыми для поцелуя, с телом, устремленным ему навстречу в немом призыве.
Рэчел мрачно поднялась на нога, потрясенная своими мыслями. Она должна смотреть фактам в лицо. Если Витас начнет ее ласкать, ей будет очень трудно держаться за свои моральные убеждения и самоуважение. Ничто из испытанного ею с Ли не подготовило ее к тому пламени, что мог легко зажечь в ней Витас. Он как бы отпер закрытую до этого времени тайную дверь в запретную комнату и показал ей целый мир, наполненный чувственным наслаждением, который был спрятан в ней где-то очень глубоко, и о существовании которого она прежде не имела понятия. А теперь какая-то часть ее тянулась к этому миру.
“Самое главное, — думала она, — чтобы эта дверь никогда больше не открывалась. По крайней мере, не им, — торопливо поправилась она, — не тем мужчиной, для которого женщины были просто дичью, на которую он охотится, и который научился множеству чувственных ухищрений с дюжинами женщин”.
Однако почему Ли не мог открыть в ней эти глубины? — удивленно спрашивала она себя. — Она вполне была готова полюбить Ли, а Витаса де Мендосу она ничуть не любила.
Рэчел испуганно вздрогнула от его нетерпеливого голоса, донесшегося до нее сквозь клапан палатки.
— Ты думаешь собираться весь день, Ракиль? Нам пора отправляться.
Она поспешно схватила ставшими сразу непослушными руками одеяла и выбралась из палатки. Со сдвинутой низко на лоб черной шляпой он еще более походил на бандита или пиратского капитана. Не хватало только меча или пары серебряных пистолетов.
Он тоже оглядел ее.
— Все твои предосторожности совершенно бесполезны. — Его взгляд намеренно остановился на вороте ее рубашки, застегнутой до самого верха. — У меня есть и память, и воображение, на которые я вполне могу положиться. Кроме того, спрятанные красоты сами по себе являются провокацией — или ты этого и хотела?
— Я ничего не хотела, — отвечала Рэчел с достоинством, хотя и не совсем правдиво. — Но я не сомневаюсь, что вы можете поверить только тому, чему захотите верить.
Он с насмешкой изобразил полупоклон и указал ей на лошадь, привязанную рядом, уже оседланную и навьюченную для нее. Она подошла к животному и стала потихоньку с ним разговаривать. Лошадь шевельнула ушами и нагнула голову в поисках подачки, которой у Рэчел не было.
Витас проходил мимо нее, неся сложенную палатку.
— Пожалуй, мы используем лошадь Карлоса для перевозки поклажи, — бросил он девушке через плечо. — Она вряд ли может пригодиться на что-то другое.
— Они обе такие, — заметила Рэчел. — Зато твой конь великолепен. Он, должно быть, очень дорого стоил.