Дети за изгородью
Маленький Эдвард откопал в земле толстого красного червяка и шевелил его палочкой:
— Ползи, ползи!..
Червяк не хотел ползти; он тыкался головой в разрытую землю, он хотел домой.
Зелёная змейка обвилась вокруг кривого ствола карликового дерева — маленькая смирная змейка рисовых полей. Эду не боялся змейки: она не трогала людей.
— Шшш, — подразнил её Эду.
Змейка уползла в траву. Эдвард побежал за ней.
— Эду! Сюда, Эду!.. Не уходи никуда!
Эвердина сидела в саду с шитьём. Она ни на минуту не отпускала сына от себя:
— Сиди здесь, Эду. Играй с кошкой!
Здесь, на крохотном цветнике у веранды, было безопасно. Бамбуковый домик старой метиски Кадат прислонился к изгороди со стороны пустыря. Высокий забор защищал их от пыли проезжей дороги и от взглядов прохожих.
Эду не боялся солнца, — часами играл в саду в одной лёгкой шапочке и синих штанишках. И кошка Минтье подолгу играла с ним, не боясь жары, точно и она родилась в Индии.
— Играй здесь, Эду, подле меня!
Они с трудом достали европейскую кошку. Эвердина терпеть не могла яванских, — они были дики, серы, кусались; вместо хвоста у них торчал какой-то короткий безобразный обрубок. Ван-Хемерт привёз ей из Батавии, вместе с печеньем и кубиками для Эду, белую амстердамскую Минтье, учёную и ласковую, с длинной пушистой шерстью.
Эду обнимал кошку обеими руками. Минтье покорно мяукала.
— Жарко, пить хочу, — сказал мальчик. — И Минтье хочет.
— Погодите, сейчас я принесу вам молока!
Эвердина пошла в комнату.
— Погоди, Минтье, сейчас нам обоим принесут молока! — объяснил кошке мальчик.
Но Минтье вдруг, точно почуяв что-то, вся взъерошилась, дыбом выгнулась у Эду в руках и прыгнула в кусты.
— Куда ты, Минтье? Мама не позволила!
Минтье не слушала. Эду бросился за ней.
Он успел взять её на руки, но Минтье отчаянно рвалась и царапалась. Тут Эду увидел: в густой траве у забора стояла другая кошка, худая, дикая. Глаза у ней сверкали, как две жёлтые пуговицы.
«Фррр!..» — Минтье зашипела и вырвалась из рук Эду. Обе кошки встали друг против друга.
«Фррр!..» — изящно изогнувшись, Минтье легонько шлёпнула дикую лапой по голове.
«Гррр!» — задрав обрубок короткого хвоста, дикая кошка бешено наскочила на Минтье.
Минтье стала боком и изогнула шею. Она ещё, кажется, готова была поиграть, но дикая впилась ей в ухо с ужасным рычаньем. Белая шёрстка Минтье полетела над травой.
— Минтье!.. Минтье!..
Минтье погибала. Дикая рвала ей спину, кусалась, терзала лапами. «Гррр!..»
— Минтье!.. Минтье!.. — уже плакал Эду.
— Сюда, Кьяссу!
Дикую кошку позвали из-за зелёной изгородки. Значит, она была не дикая. Она была чья-то.
— Кьяссу, сюда!..
Дикая оторвалась от Минтье, неохотно оглянулась и побежала к изгороди.
По ту сторону, прижав носы к бамбуковым колышкам, стояли двое незнакомых детей, мальчик и девочка, оба коричневые.
Девочка была большая; ей было лет десять. Длинный синий саронг закрывал почти до пят её босые ноги. Мальчик был поменьше, худенький и тёмный, на тонких слабых ногах. На нём была только жёлтая узорчатая тряпка, подхваченная пояском у бёдер.
— Кто ты? — спросил Эду у мальчика.
Мальчик дрожал от страха. Он не отвечал.
— А ты?
— Дакунти, — шёпотом ответила девочка. У неё были чёрные блестящие волосы, стянутые в узел, как у взрослой женщины.
— Ваша кошка сильней нашей! — сказал Эду.
Дети молча кивнули.
— Идите к нам играть! — предложил Эду.
Дети глядели на него испуганными тёмными глазами и молчали. Они ещё никогда не видели таких детей. У этого мальчика были мягкие, как молодой мох, светлые волосы и лицо белое, как кость. Он, кажется, нисколько не стыдился того, что зубы у него не подпилены и не вычернены, как у них. Он улыбался, показывая ровные зубы, белые, как у собаки. Дакунти схватила брата за руку.
— Уйдём! — сказала Дакунти.
— Эду! — раздалось вдруг совсем близко от них. — Где ты, Эду?
Дакунти с мальчиком разом упали в траву, точно потонули.
— Эду!.. Где же ты?.. — Эвердина бежала вдоль изгороди. — Почему ты ушёл?
— Это Минтье, — сказал Эду. — Я за ней побежал.
Минтье давно уползла под веранду зализывать раны.
— Ты с кем-то разговаривал, Эду? Кто здесь был?
— Дети, — сказал Эду.
— Какие дети? — встревожилась Эвердина.
— Коричневые, сказал Эду.
Эвердина потащила Эду к дому.
— Никуда не ходи от меня, Эду! — сказала Эвердина. — Не то я больше не пущу тебя в сад.
Эвердина потеряла покой. Какие-то люди ходили вокруг дома. Но Эдварду она решила пока ничего не говорить.
Он и без того был так неспокоен и грустен все последние дни.
Глава девятнадцатая
Разговор в лесу
Эдвард терял надежду. Бумаги Ван-Гейма издевались над ним: они загадывали загадку, но не давали к ней ключа. «Надо ехать в дессу, — решил, наконец, Эдвард, — надо расспросить ту смелую девчонку, Аймат-Си-Кете. Может быть, она скажет о радже больше, чем другие».
Эдвард проехал длинной бамбуковой улицей. Десса была пуста. По сторонам стояли одинаковые лёгкие домики. Крыши из листьев водяной пальмы, разворошённые частыми ливнями, протекали во многих местах. К каждому дому был пристроен открытый с трёх сторон навес, веранда на ветхих столбиках. В тёмных контурах из бамбука и прутьев на циновках копошились тихие, совершенно голые дети.
Как найти хижину Мамака? Она ничем не отличалась от других нищих хижин.
Эдвард осмотрелся. У одной хижины, прислонясь к бамбуковой подпорке, сидел крестьянин. Кожа у него была светлее обычного, почти светло-золотистая, какая бывает у панкерана, сына китайца и яванки. Красный пояс был намотан на его тощем, почти голом теле. Все рёбра, туго обтянутые сухой кожей, можно было пересчитать над поясом. Солнце било человеку в закрытые глаза, он тихонько покачивался из стороны в сторону и что-то бормотал про себя.
Эдвард подошёл к крестьянину.
Человек открыл глаза и хотел сделать «сумба».
— Не надо! — сказал Эдвард. Он отвёл его руки. — Скажи мне, где дом старого Мамака?
Крестьянин закрыл глаза и снова стал покачиваться из стороны в сторону. Не раскрывая глаз, он протянул руку и показал на третью от него хижину.
— Вот! — сказал крестьянин.
Эдвард посмотрел на него.
— Что ты тут делаешь? — спросил Эдвард.
— Лапарр!.. Голодный! — сказал человек.
Эдвард дал ему серебряную рупию.
Человек хотел лечь в пыль перед туваном. Эдвард удержал его и быстро пошёл дальше.
Человек снова сел. За поясом у него был крис. Он положил руку на рукоятку криса, и медленная улыбка поползла у него по лицу. Белый туван дал ему серебряную рупию. У тувана доброе сердце, он хотел рупией откупиться за всё, что белые сделали ему, Гудару. За отобранную ниву, за убитых братьев, за погибшую от голода жену… У белого тувана доброе сердце… Гудар пошевеливал рукой вычерненную рукоять кинжала. Он улыбался и что-то бормотал, тихонько покачиваясь под солнцем.
В хижине покойного Мамака было полутемно, дверь открыта настежь. Медный пестик стучал в хижине, — значит, там кто-то есть!.. Эдвард заглянул в дверь. В углу, в тени, сидела старуха. Она толкла рис в ступке медленными размеренными движениями.
— Кирьям! — сказал Эдвард.
Старуха подняла лицо. Эдварда поразило неподвижное, застывшеее выражение её лица.
— Где твоя внучка, Кирьям? — спросил Эдвард.
— Где твоя внучка, Кирьям? — мёртвым голосом повторила старуха.
Эдвард заглянул в ступку. Ступка была пуста. Старуха толкла пестиком пустоту.
— Что ты делаешь, старая? — спросил Эдвард.
— Что ты делаешь, старая? — тем же мёртвым голосом повторила старуха.
Неужели это латта?.. Эдвард взял пучок травы с циновки, чтобы проверить.