Инквизитор знал, что Хакенкройц до конца пытался избежать вооружённого противостояния. Всем вокруг он объявлял, что выступает в защиту императорской власти, и именовал себя Защитником Императора, Наивернейшим Подданным и Подножием у Стоп Светлейшего Государя. Ба, его агенты распускали много противоречивых слухов. О том, что сам император во главе войска идёт им на помощь, о том, что дворяне держат Светлейшего Государя в плену, и задачей верных подданных является его освобождение, о том, что вероломные рыцари убили правителя и заменили его двойником. Так или иначе, Хакенкройцу удалось убедить многих бунтовщиков, и они свято верили, что император ничего не знал о судьбе своих несчастных подданных, угнетаемых налогами и казнями, умирающих от голода ранней весной и продаваемых в неволю.
Однако ему, как видно, не удалось избежать решающей битвы. И трудно было этому удивляться, учитывая, что Хакенкройц одновременно льстил и унижался, миловал и убивал, сжигал и грабил. Это вообще был странный человек. Бродяга, задира, автор распеваемых по тавернам песен о любви и, прежде всего, сумасброд. В один день он велел выносить из церквей статуи Христа и укладывать их под своими ногами, будто Спаситель склонялся перед ним, на другой день приказывал бичевать себя на алтаре и петь религиозные гимны, умоляя Христа о помощи и милости. Иногда он одевался в шелка и обвешивался золотом и драгоценностями, а иногда облачался во власяницу и валялся в грязи. Впрочем, о нём рассказывали столько историй, что одному Богу было известно, какие из них были правдивы, а какие выдуманы. Так или иначе, здесь, на полях под Шенгеном, должна была закончиться история Хакенкройца. А может, лучше будет сказать, что должен был начаться последний акт этой трагедии. Ибо последняя сцена последнего акта будет сыграна, когда голова и члены вождя мятежников будут прибиты на городской заставе Аахена. Если Хакенкройцу повезёт, он умрёт сегодня во время боя. Если счастье его оставит, то императорские войска возьмут его живьём. И тогда в Аахене не только украсят заставу его останками. Перед этим состоится шумное представление, в котором лидер восстания сыграет главную роль. И если он попадёт к опытному палачу, то эту роль он будет играть долго и так громко, что услышат даже в последних рядах. Действие, скорее всего, начнётся в полдень и будет продолжаться до наступления темноты, а палач не позволит, чтобы жертва хотя бы ненадолго потеряла сознание. Ха, долго ещё жители Аахена будут рассказывать об этой казни, и когда через много лет будут вспоминать какие-нибудь события, то скажут: «Ах да, это было в тот год, когда казнили Хакенкройца».
Ловефелл охотно остался бы на холме, и с этого безопасного отдаления смотрел бы на битву, тем более потому, что он не думал, чтобы ещё когда-нибудь в жизни ему довелось наблюдать такое зрелище. Но обязанности не ждали. Сейчас у него ещё был шанс добраться до парня прежде, чем начнётся бойня. А в том бардаке, который царил среди повстанцев, конечно, никто не будет спрашивать, кто он и чего ищет. Он посмотрел вниз, чтобы найти кратчайший и безопаснейший путь, ведущий в сторону равнины, после чего тронул коня. Вскоре он потерял из виду поле боя, ему заслоняли обзор высокие густо растущие деревья, и потому ему тем более приходилось смотреть под ноги и осторожнее выбирать путь, а не глазеть по сторонам.
Лес вывел его, в конце концов, на саму равнину, и снова Ловефеллу повезло увидеть то, что видели лишь немногие люди, не связанные с военным ремеслом. Вот с запада, как волна, двинулась толпа крестьян. Мятежники были вооружены копьями, пиками, топорами, косами, вилами, некоторые даже отнятыми у дворян мечами. Они мчались без всякого порядка, не удерживая строй, только чтобы побыстрее добраться до стройных рядов фламандских аркебузиров, которые ровной рысью направлялись в их сторону. В развевающихся красных плащах с императорскими орлами они выглядели, словно выкупанные в крови и обсыпанные золотом. Инквизитор увидел офицера, который в определённый момент поднял меч.
– Afhalen! – Ловефелл, конечно, не слышал команды, но мог догадаться, как она в этом случае прозвучит. Когда толпа приблизилась на расстояние выстрела, офицер опустил меч.
– Afshieten!
Грохот ста с лишним аркебуз прокатился по равнине. Серый дым затянул поле на сотни футов. День был безветренный, так что Ловефелл был не в состоянии почти ничего разглядеть, кроме того, что иногда из дыма появлялись человеческие фигуры и тут же снова в нём исчезали. На этот раз фигуры бежали уже не в сторону императорских войск, а во всех возможных направлениях. А ровный ряд фламандцев, плечом к плечу, лошадь к лошади, двигался им наперерез.
– Voorwaarts! Galopperen!
Инквизитор знал, что в этот момент кавалеристы взялись за копья и, глубоко склонившись, ринулись в смертоносную атаку. Сотня закованных в броню мужчин, восседающих на конях, которые в холке достигали высоты взрослого человека, эта чудовищная машина, состоящая из разгорячённых тел и железа, вонзилась в потрясённых грохотом и дымом крестьян и прокатилась по ним, втаптывая их в землю, как охотящийся феодал втаптывает в землю зёрна в погоне за убегающей жертвой. Потом всадники вынырнули из дыма и, описав дугу, вернулись на прежние позиции перед лесом.
– Laden! – Должна была прозвучать следующая команда.
Первое столкновение закончилось так, как должно было закончиться. Толпа бунтовщиков, или, скорее, те, кто уцелел, бегом помчались к своим позициям. Это, конечно, был не конец битвы, а всего лишь увертюра к ней. Когда над равниной развеялся пороховой дым, Ловефелл увидел, что на поле лежит только одна лошадь, зато мёртвые и раненые крестьяне покрывали его по-настоящему густо. Ту первую толпу отправили на верную бойню лишь для того, чтобы выяснить силу противника. И командирам Хакенкройца определённо не понравится тот факт, что сотня фламандцев разгромила по меньшей мере двухтысячную толпу, не понеся при этом никаких потерь. Инквизитор был уверен, что после этой демонстрации многие мятежники уже примеривались как можно скорее дать дёру с поля боя. Но только теперь должна была начаться настоящая атака императорских войск. На равнину вышли арбалетчики, за ними ровными четырёхугольниками шагала дисциплинированная бургундская пехота. По-прежнему не было видно рыцарских знамён, и Ловефелл задавался вопросом, какой сюрприз готовит врагам капитан Савиньон.
Астральная нить по-прежнему вела в сторону лагеря, так что инквизитор был уверен, что парень пока в безопасности, и, по крайней мере, его не послали в самоубийственную атаку. Ему не оставалось ничего другого, кроме как продолжать наблюдать за зрелищем битвы. А она складывалось довольно интересно, так как навстречу бургундам двинулась пехота повстанцев, с флангов прикрываемая раубриттерами. На этот раз атака была подготовлена гораздо лучше. Мятежники шли, а не бежали, и несли перед собой снопы сена, предназначенные для защиты их от огня аркебуз и арбалетных болтов. Казалось также, что им удаётся поддерживать относительный порядок внутри отрядов.
Бургунды, выровняв строй и заслонившись щитами, бегом двинулись на врагов с выставленными копьями. Крестьянская армия ударила в имперскую словно морская волна, бьющая о скалистый берег. И как волна разбивается о скалы, так и они разбились о щиты и пали под ударами копий. Но мятежников было так много, что они одной своей массой остановили бургундов. Началась страшная в своей кровавой простоте драка. Копье против вил, щит против топора, броня против кузнечного молота. Сражающиеся сбились в столь плотную толпу, что им даже не хватало места, чтобы размахнуться. Они кололи, рубили, били кулаками, кусали, пинали...