Ильзе давно мечтала владеть этим кинжалом, одно было плохо — он был собственностью сына королевы, принца Иори Монкута. Помимо земель и богатства причиной войны служил и этот клинок, как бы то ни было странно. Королева и её сын должны быть мертвы хотя бы из-за своего ветианского происхождения. Что уж там говорить, что иначе Воронёный клинок никак не заполучишь.
Девушка ещё раз рассмотрела клинок, перечитала список свойств и закрыла книгу. Теперь её следовало бы куда-то спрятать или везде носить с собой. Ильзе не хотелось, чтобы кто-то узнал о её магических способностях, понимая, что к таким как она в обществе относятся хорошо далеко не все. Довольно приличная часть людей не одобряла колдовства, особенно в Эрхоне и Ойгварце. В Вайсланде и Северных землях же было куда больше колдунов и шаманов, там они были частью культуры.
Ильзе рассказывала о своих способностях только отцу и то старалась не затрагивать эту тему при общении с ним. И больше всего в своей жизни Ильзе боялась проболтаться. Похоже, эту тайну она будет хранить до конца своих дней.
На закате она закончила разбираться с бумагами. Это довольно сильно утомило её. Завтра наверняка будет тяжёлый и изнуряющий день, не хотелось бы сразу столкнуться с вражескими войсками. Но, с другой стороны, земли от Бхаттара до Акияма уже были её владениями. Как же всё-таки было приятно это словосочетание… Это ведь земли, захваченные ею, по её инициативе, раз уж на то пошло, по её приказу. Осознание собственной силы опьяняло. Теперь в её власти — тысячи жизней. Её собственный народ, с которым она может делать всё, что захочет.
К слову, следовало бы проведать заключённых.
Выйдя из кабинета, Ильзе встретила в коридоре Генрику. Она шла быстро, оглядывалась по сторонам, словно кого-то искала. Увидев миледи, герцогиня улыбнулась и остановилась. Вряд ли она, конечно, искала именно её, но виду не подала. Боялась.
— Пойдём со мной к заключённым. — Эти слова сами вырвались у Ильзе. Следовало бы поинтересоваться, зашла ли Генрика к лекарю, но судя по её растерянному взгляду и ещё менее аккуратной самодельной повязке, чем предыдущая — нет. Какая-то странная злость вспыхнула в сердце леди Штакельберг: она ведь едва ли не приказывала ей пойти к лекарю, а герцогиня ослушалась.
Генрика в ответ только усмехнулась и пошла следом за Ильзе. У герцогини была прекрасная улыбка. Она может быть последним, что увидят некоторые пленники сегодня. Хотя стоило ещё немного помучить их, а дальше уже пусть Мёллендорф решит, насколько мучительной будет их смерть. Сейчас Ильзе никого пытать и мучить не собиралась — в платье делать это неудобно, да и настроения особого нет. Надо поберечь силы и ненависть до битвы с Кумарами и Джоши. Эти мрази обязательно передохнут. Как миленькие.
В конце одного из коридоров, недалеко от хода к темнице, им совершенно неожиданно встретились Витольд и Фридрих. Они стояли рядом и о чём-то говорили, смеялись и шутили. Молодые люди были примёрно одного роста, и хотя Фридрих был младше Витольда на четыре года, со стороны они выглядели ровесниками. Генрика улыбалась, смотря на них. Лучший друг и верный оруженосец, весело общавшиеся недалеко от тюремных камер — что может быть милее…
— Они так смотрят друг на друга, как будто… — Ильзе кашлянула, пытаясь подобрать слова.
— Знакомы всю жизнь? — предположила Генрика и повернула голову к миледи. В ответ Ильзе лишь кивнула, опустив глаза в пол. А у Генрики был красивый цвет глаз. Зелёный — довольно редкий, встречавшийся в основном на севере, в Вайсланде. Ильзе только сейчас заметила, какая же у герцогини всё-таки бледная кожа. Казалось, что от этой бледности она почти светилась. Это было красиво.
— Идём. — Девушка чуть не взяла герцогиню за руку, но вовремя спохватилась. Дальше они шли молча, спускаясь в подземелье. Здесь уже было довольно тихо, и эта мертвенная тишина сопровождалась только капаньем воды и тихими перешёптываниями заключённых. Вечерняя пытка закончилась минут тридцать назад. До утра у заключённых — отдых, а потом, на рассвете — пытка. И возможно, последняя. Тут уж как повезёт. Всё зависит от усердия того, кто пытает и от состояния жертвы. Думается, многие из них уже мечтали о смерти, лёжа на холодном полу своих камер. Жизни-то им уже точно никогда не увидеть и не почувствовать.
Спустившись наконец вниз, девушки вошли в длинный тёмный коридор с камерами по бокам. Все заключённые были в кандалах и наручниках. Кто-то сидел, кто-то лежал, а кто-то стоял с безумным взглядом, вцепившись в железные прутья решётки. Всех их объединяло то, какими жалкими и беспомощными они выглядели. Грязные, окровавленные руки и ноги, мешковая одежда, сальные волосы, совершенно нечеловеческие, искажённые болью и отчаяньем лица — всё это должно было ужасать, но Ильзе улыбнулась. Возможно, будь здесь кто-то другой заместо ветианцев, она пришла бы в ужас и ещё задумалась о бессмысленности, жестокости войны. Но этим тварям сострадать не хотелось… Все эти жалкие существа — просто животные. Они должны умереть и умрут. Обязательно умрут. Они уже, в общем-то, едва ли живы. Можно ли считать жизнью бесцельное существование в грязи за решоткой? Ильзе сомневалась. Некоторые из узников, казалось, уже постепенно гнили, лёжа с приоткрытыми глазами на холодном полу в лужах собственной крови, рвоты или дерьма.
Ильзе бы с радостью пырнула кого-то из них кинжалом прямо сейчас, кинжал был при ней, но не стала. Пусть лучше полюбуются на свою новую леди. На ту, по чьей милости они теперь здесь. Ей хотелось почувствовать триумф, которого она никогда почти не чувствовала до этого. До войны Ильзе могла только мечтать о таком — мать иной раз чуть ли не принижала её в простом общении, а подданые, вассалы, кажется, не воспринимали её всерьёз. Теперь они сами видят, как глубоко заблуждались.
Генрика смотрела на ветианцев бесцветным, равнодушным взглядом. В нём не было ни зла, ни сочувствия, будто бы герцогиня видела такое каждый день, и это стало для неё обыденностью. За всё время пребывания в темницы на её лице не дрогнул ни один мускул, лишь один раз она с некоторым осуждением взглянула на подростка в коричневой мешковатой одежде, свернувшегося на полу калачиком.
— Дамы и господа, просто напоминаю вам, что вы — мой народ, — сказала Ильзе бесцветным голосом и окинула взглядом всех заключённых. Десятки затравленных пар глаз тут же уставились на неё, смотрели, как на богиню — со страхом. Пусть и без уважения. Плевать. Это отсутствие уважения — полностью взаимно. Они не будут ей служить, даже разговаривать с ней вряд ли посмеют. Ильзе ни к чему было их уважения — толку от него, что мёртвому припарка. — Просто напоминаю вам, что часть из вас завтра окажется на костре. — Леди Штакельберг перевела насмешливый взгляд на какую-то женщину, с особенной ненавистью смотревшую на неё и вместе с Генрикой поспешила удалиться. Ветианка ещё долго смотрела ей в спину с нескрываемой злобой. Плевать. Честно — плевать.
Когда они наконец поднялись наверх, Фридрих стоял там уже один. И его выражение лица говорило о том, что встреча с бароном Герцем прошла прекрасно. Он улыбался и смотрел перед собой как-то вдохновлённо, нервно теребил рукав своего тёмно-синего кафтана, словно ожидал чего-то, или с ним несколько минут назад произошло что-то необычное. Фридрих нервно провёл по своим чёрным как смоль волосам и поздоровался с Генрикой, которую, кажется, заметил только сейчас. Ильзе усмехнулась. Оруженосец выглядел неуверенно, и эта неуверенность умилял. Всё же он ещё ребёнок в душе несмотря на то, что восемнадцать лет ему будет через четыре года.
Генрика сказала Фридриху, что он на сегодня свободен и может идти в покои. Оруженосец кивнул и вскоре исчез из поля зрения. Ильзе вздохнула. Завтра будет тяжёлый день. И дальше — только хуже. Дальше будет сложнее. Ещё сегодня как назло началась лунная кровь, и Ильзе чувствовала себя неважно. Следовало бы выпить обезболивающий отвар и забыть об этом, чтобы не становилось хуже.