Рокеру снова кивнул в ответ.
Джуничи, не обращая внимание на него, но и не приказывая ему уходить, вновь подошёл к окну. Он так давно не спускался в город, туда, где жили крестьяне, оставшиеся почти без еды и воды полгода назад. Конечно, они ещё держались, зимой растапливали снег и пили, ели крыс и кошек, обитавших в замке и городе, но и эти ресурсы рано или поздно заканчивались. Вода в реках была отравлена, а снег растаял уже почти месяц назад. Все припасы вышли. Почти никакой живности не осталось. Город опустел мгновенно. А вылазки, попытки своровать что-то у эрхонских солдат нередко заканчивались плохо. Так погибли несколько горожан, с которыми герцог близко общался.
Воспоминания об их смерти заставили содрогнуться. Какие же всё-таки эрхонцы жестокие. Но Мурасаки гордился своим народом: они умирали не в тепле и покое, а в осаждённом городе, многие — на полях сражений. Умереть за родину — это большая честь. Всех этих воинов ждёт покой и вечная слава после их героической смерти.
Самому Джуничи и его семье было едва ли легче. Припасы кончились чуть более двух недель назад. Теперь и им предстояло питаться чем придётся. А подкрепление не поступит. Джуничи больше не отправлял писем — последние три раза их, похоже, перехватывали.
Мурасаки устало вздохнул и зажмурил глаза. Мать умоляла его сдать замок. Она настолько устала от осады, что не раз повторяла, что готова сдаться даже на дискрецию. Он был отчасти согласен с ней, но сильно сомневался и колебался. Переговоры, которые велись, были безрезультатны. А в разведку отправлять было просто некого: все, кто мог, занимались обороной замка или просто повымирали от голода и болезней.
Смысла обороняться дальше действительно не было. Джуничи понимал: снять осаду уже невозможно. Он не сдавал замок лишь из-за терзаний совести — ему не хотелось выглядеть трусом в глазах своего народа. Та кучка приближённых, которая была в добром здравии ещё месяц назад, вымерла полностью. Из всех них остался только Рокеру. А теперь и он умрёт от истощения или гангрены, если отправится вместе с остальными воевать. Чуть позже, когда есть совсем станет нечего, и придётся питаться землёй, умрёт мать. А может и чуть раньше, когда гарнизон поредеет ещё человек на пятьдесят, а то и сто. А потом и сам Джуничи будет гнить у подножия замка.
Но если сдать крепость, может быть, ещё удастся кого-то спасти. Пусть гарнизон пленят. Пусть Мурасаки и его мать возьмут под стражу, будут допрашивать, лишат всех орденов и титулов. Уже всё равно. Они умрут как герои, сдавшиеся врагу, чтобы высмеять его жестокость и неразумность. Они умрут во имя света, добра и любви. Они послужат примером для воинов, ждущих своего часа в других феодах. Лишь бы только кто-то остался жив.
Джуничи чувствовал, как дрожат руки. Он должен сделать это. Он должен сдать замок. Сейчас или никогда. И это будет спасением и для народа, и для него, и для матери, и для Рокеру, которого граф всё сильнее боялся потерять. С одной стороны ему хотелось сохранить им жизнь, а с другой — не будет ли правильнее умереть мучительной смертью, но не даваться в руки врага?..
Джуничи нервно сжал переносицу пальцами — она буквально растрескивалась от боли.
Сейчас Ким выглядел таким потерянным, словно принц был его близким другом, единственной опорой и смыслом жизни, что, конечно, было не так. Он ведь простой рыцарь, который ни разу в жизни короля-то и не видел. Рокеру была свойственна некоторая эмоциональность и пугливость. Куда ему деваться, когда будет смута? У него нет семьи, только Джуничи, которому он согласен служить до последнего вздоха. И Рокеру наверняка боялся потерять его. Или умереть сам — кто не боится в этом мире смерти?
— Мы сдаёмся, — сказал Мурасаки дрогнувшим голосом и повернулся к Ким. — Спускай знамя и поднимай зелёный флаг. И… — Джуничи запнулся и нервно пригладил чёрные волосы, собранные в пучок, — Позови мою мать. — Рокеру без слов удалился. Джуничи нервно поправил воротник чёрного с серебряным узором кимоно и встал у окна. Вряд ли он поступил правильно. Вряд ли его восхвалят в песнях. Вряд ли его будут помнить как честного и доблестного воина.
Крики и шум были слышны даже здесь, хотя Мурасаки и стоял в самой дальней башне. Он позволил себе вздохнуть с облегчением: хуже уже не будет.
***
— Схватите его.
Двое эрхонских солдат: мужчина и женщина в обагрённых кровью доспехах — взяли Джуничи под руки. Мурасаки вздрогнул от неожиданности, но сопротивляться не стал. Страх прошёлся по сердцу острым ножом, но Мурасаки старался не показывать этого. Раз уж враги схватили его, опорочив его честь, им ни к чему знать о его слабостях и страхах. Даже будучи поражённым он должен держаться гордо. Он должен показать, что хоть им и удалось покорить его владения, его дух истинного ламахонского воина им уже не сломить. И если после всех пыток ему дадут свободу, Джуничи убьёт себя, лишь бы только не жить бок о бок с теми, кто терзал его народ, убивал его людей, насиловал женщин его земли, разграбил их владения. Ему даже находиться рядом с ними отвратительно. Не нужна ему такая «честь» видеть своих врагов победителями.
Эрхонцы буквально полчаса назад прошли за ворота замка. А теперь Ильзе и несколько её приближённых вошли внутрь, чтобы взять то, что осталось.
Солдат, державший Джуничи за правую руку, достал наручники и сковал ими его запястья. Джуничи едва слышно скрипнул зубами. Он не ожидал такой дерзости со стороны захватчиков. Да, теперь город и замок принадлежали им. Да, они могли делать с Мурасаки и его народом всё, что захотят: иначе как на дискрецию сдаться не удалось. Джуничи, с одной стороны, радовался, что его гарнизону обещали сохранить жизнь, потому что ему хотелось верить, что хоть эта жалкая горстка воинов сможет отомстить за свою нацию.
Леди Ильзе Штакельберг, стоявшая сейчас перед Джуничи и с насмешливой улыбкой смотревшая ему в глаза, в его представлении была совсем другой. Ему казалось, что она — самая настоящая воительница, живущая от сражения к сражению, всегда готовая биться за свой народ, не боясь пасть в бою. Отчасти оно и было так, но, как выяснилось, Ильзе больше любила отдавать приказы и наблюдать за тем, как их выполняют, нежели самой расправляться с врагами. Джуничи не понимал этого. Это казалось ему вопиющей трусостью, при том, что сам он почти не сражался за свою недолгую жизнь. Во время осады его всё время удерживала мать: говорила, что Джуничи должен быть живым, поскольку если он умрёт, эрхонцы легко возьмут замок, потому что Эйуми имела куда меньше власти, была слабее и тоже могла погибнуть в любой момент. Только из уважения к матери и какого-то осознания её правоты, Мурасаки за все эти полгода ни разу не вышел сразиться со врагом лицом к лицу. Как же он жалел об этом сейчас, стоя напротив своих мучителей.
До этого Мурасаки ни разу не видел Ильзе даже на портретах. И вот сейчас она стояла прямо перед Джуничи и пристально смотрела на него. В глазах Ильзе читалось наигранное недоумение и насмешка: почему он не разделяет её радости по поводу захвата Мурасаки? Ильзе не улыбалась, выглядела серьёзно и даже сурово, но её глаза смеялись над поражённым воином. Она не обещала сохранить ему жизнь, и морально Джуничи был готов быть обезглавленным или сделать сэппуку. Или повешенным — всё равно, хоть это и считалось позорной казнью. Так казнили только воров и изменников — совсем уж недостойных, низких, жалких. Мурасаки скрипнул зубами от злости. Он тоже жалок — сдал замок, предпочёл лёгкую смерть мучениям во славу родины.
Но он всё-таки сражался за родину, полгода держал осаду и продержал бы ещё дольше, если бы мать не умоляла, если бы не вышли припасы…
Подумав о матери, Мурасаки вздрогнул. Раз уж замку больше не нужен правитель, пусть и она умрёт за свой народ, отказавшись от всех благ, которые могут ей предоставить. Джуничи любил мать. Любил всем сердцем как самого близкого человека, как одну из сильнейших людей, которых он смел знать. И он бы гордился ею ещё больше, если бы она боролась до конца.