Небо прояснилось, грозы и след простыл, пылающее солнце опускалось за привлтавские холмы.
Послышалось постукивание колес. Тряпичник Банич, высокий, тощий, бородатый мужик вел на поводу собачью упряжку. Псы высунули языки и дышали из последних сил. Сам Банич, его собаки и тележка были совершенно мокрые и блестели в лучах заходящего солнца, будто покрытые золотистой чешуей.
Альма поздоровался, сняв намокшую шляпу, как делают при встрече солидные люди, но Банич не ответил, даже не взглянул на парня, словно и не видел его.
«Важничает! — подумал Альма. — И с чего он так важничает? Торопится-то как! А куда? Может, у него в Тужинке есть берлога?
Еле передвигая ноги, Альма добрался до Червеных холмов и свернул по разбитой дороге прямо в поле. Дойдя до стога, он на четвереньках вполз в него, как зверь в нору.
Так кончились его скитания в поисках красоты и любви.
Глава третья
Серп луны побагровел и утонул во мгле.
Звезды вспыхнули еще ярче, а петухи на насестах ветхих курятников, прилепившихся к стенам амбаров и домиков Ранькова, словно по уговору закукарекали в третий раз.
Просыпайтесь, лежебоки!
Прислуга, батраки и поденщики уже ворочались на своих соломенных подстилках, протирали глаза и недовольно сопели. Только, только мы угрелись и заснули, и вот, изволь вставать раньше всех, запрягать коней и волов, браться за мотыги и лопаты, за пилы и топоры.
Просыпайтесь, лежебоки!
Дерзкий петушиный призыв достиг и ушей Альмы, спавшего в стогу на Червеных холмах, возвышающихся над Раньковом. А может быть, его разбудил писк мышей?
Альма высунулся из стога и вдохнул чистый воздух. Лохмотья на нем были еще влажные, но он не замечал этого.
Чуть просвечивающая темнота покрывала цветущую землю, нивы, сбегающие по косогорам к железнодорожному полотну и к городу. Тихо, будто в сладкой полудреме, закричала перепелка, ей откликнулась куропатка.
«Зажарить бы их», — подумал Альма, и у него заурчало в желудке. Быстро встав, парень по привычке пошарил по карманам, но не нашел ни кусочка хлеба, только старую трубку с обкусанным мундштуком. Он крепко сжал ее в зубах, вынул из помятой шляпы спичку, чиркнул о брюки, поднес к губам и чуть не выругался: в трубке не было ни крошки табаку, в легкие Альмы попал только едкий дым спички. Парень надсадно закашлялся, схватившись за грудь.
Прийдя в себя, Альма вытер потный лоб и по тропинке направился к городу. В груди у него то и дело хрипело, его поташнивало, и он едва волочил ноги. Только уже внизу, близ дороги, он спохватился: а спичка, что я сделал со спичкой? Выпала она у меня из рук, или я отбросил ее подальше от стога? Что, если занялась солома и стог Волосатого сгорит дотла?
Ну и черт с ним, у него денег — куры не клюют! Жадина Фассати — за работу рассчитывается старым тряпьем да объедками, что остаются в трактире на столах. Вот и эту шляпу — хорошо еще, что она почти новая, — Альма получил за чистку хлева.
Альма обернулся и долго стоял, уставясь на стог, темневший вдали, как спина громадного зверя. Нет, стог не горит, пламени не видно, только высоко над стогом мерцает красивая зеленоватая звезда.
— А если он все-таки загорится? — вдруг встрепенулся Альма. — Если загорится, а меня тут кто-нибудь увидит? — И он пустился бежать, как заяц, перемахнул через железнодорожное полотно и с высокой насыпи съехал на заду прямо к часовне девы Марии, что у Святого источника.
Тут он как будто спасся от погони и сразу успокоился. Теперь случись пожар — сам стражник Лесина спросит: «Альма, сукин сын, признавайся, где ты был, что делал, не ты ли подпалил стог?» — Альма ответит уверенно: «Я был у Святого источника, ваше благородие, пил святую воду. А потом лежал на траве и спал, крепко спал, как сурок».
Святой источник расположен совсем на отшибе. Днем тут играют дети рабочих, ночью не встретишь ни души, разве что попадется голодная кошка, вышедшая на охоту за полевыми мышами. Этот уголок лежит уже за городом, за фабричной оградой, за заборами садов, за полотном железной дороги. В начале прошлого века произошло чудо — в роднике появилось изображение лика девы Марии. Граф Штернгоф, — так вроде его звали? — пройдоха, который разбогател на военных поставках и всяких аферах, построил у источника часовню, и священники водили туда свою паству. Но с течением времени чудо утратило популярность и было даже вовсе забыто; лишь тусклая память престарелых старожилов хранила его.
Позади часовни грохотали поезда, спереди, чуть не у самого притвора, стучала и шипела кожевенная фабрика. Резкий запах сырых кож и разлагающихся внутренностей разносился далеко вокруг, отпугивая птиц.