— Ну, а если и так? — улыбнулся Густав. — Не настолько уж я старше ее... С годами разница и вовсе сгладится... Откровенно говоря... а впрочем, нет, нет, я ничего не сказал! Ведь ты расскажешь Антонину, а он таких вещей не понимает, сам знаешь. — Густав махнул рукой и поглядел Петру в глаза. — А как твои дела с красавицей Евой Голиновой? Из меня вытягиваешь сокровенные тайны, а о себе молчишь как рыба.
— Не молчу и ни от кого не скрываю, что всякий раз с нетерпением жду ее приезда. Неделя, пока я ее не вижу, для меня целая вечность! Особенно теперь, когда Грдличка уехал открывать для себя Чехию.
И в самом деле, художник забрал свой альбом и трость и исчез. Из Индржихова Градца он прислал Петру открытку, писал, что пруды на юге Чехии неописуемо хороши, вот где поселиться бы навсегда, приобрести домик, поле, жениться! Но прежде пришлось бы развестись с «законной женой» — живописью, а из этого ничего не выйдет.
Ева приехала в новой шляпе с широчайшими полями, Петр даже не сразу узнал ее в толпе пассажиров, вышедших из поезда. Ева сама подошла к нему.
— Как она тебе идет! — воскликнул Петр, сжимая ей руку. — С каждым разом ты все хорошеешь, с каждым днем я люблю тебя все крепче, — прошептал он; Ева счастливо улыбнулась и сказала:
— Ты же знаешь, что я хочу нравиться тебе все больше. Это вполне естественно. Почему ты до сих пор не понял этого, мой мальчик? Мой — как это чудесно звучит!
Петр проводил ее до дому, подождал немного, и они вместе пошли гулять в Плигалову долину.
— Скорей бы кончились каникулы, скорей бы ты поселился с товарищами в Праге! А я буду приходить к вам в гости. Ах, как я мечтаю о том, чтобы мы поскорей зажили как муж и жена! Хорошо бы тебе нигде не служить. Моего заработка хватит, а ты будешь сочинять стихи. Ты поэт, я верю в тебя!
— Какой я поэт, ты ошибаешься, Ева! Я сам часто сомневаюсь в своих способностях. Честолюбия у меня нет, я не гонюсь за славой. Стоит ли тебе кормить меня ради столь сомнительной перспективы?
— Но ведь тебе хочется писать, верно? А я хочу, чтобы ты занимался тем, к чему у тебя лежит сердце, к чему тянется все твое существо. Ты будешь писать стихи и рассказы. А по вечерам мы с тобой будем гулять, взявшись за руки. Всюду, где нам вздумается — на Градчанах, на Петршине, побродим по Малой Стране. А потом вернемся домой, и ты прочтешь мне то, что в этот день написал. Вот о чем я мечтаю!
— Я и не знал, что ты такая фантазерка, такая наивная, сердце мое, — сказал Петр. — Ты хорошо придумала, нам будет чудесно вдвоем. Но жизнь наша станет еще лучше, если я тоже буду зарабатывать, а не превращусь в твоего нахлебника. Что мы с тобой, девочка, знаем о том, как живется поэтам и писателям в Чехии? Мне немного известна только биография Тыла да Божены Немцовой, недаром она возложила терновый венок на гроб Гавличка. И вообще, Ева, у нас талант не скоро получает признание. Зачастую талантливый человек совсем выбьется из сил или вовсе не доживает до дней своей славы. Взять хотя бы Маху: его настолько забыли, что, казалось, пришлось открывать его заново. Нет, я решительно не хочу быть дармоедом, — взволнованно говорил Петр.
— Почему же дармоедом? Ведь мы любим друг друга, стало быть, каждый из нас старается сделать жизнь другого радостней, счастливее, если надо, идет и на жертвы.
— Какая ты умница, Ева, — с нежной иронией улыбнулся Петр. — А главное, такая заботливая. — И он поцеловал ее в плечо.
— Я говорю то, что чувствую, что мне подсказывает любовь к тебе. Сколько еще нужно в ней признаваться, медвежонок ты этакий? Страшненький. Ишь как наморщил лоб! Когда я думаю о нашей будущей жизни, мне почему-то представляется дорога, обсаженная цветущими деревьями. — Ева повернулась к Петру, широко раскрыв серо-зеленые глаза. — У Бальзака в «Шагреневой коже» сказано, что женщины любят в мужчинах прежде всего самих себя. Я не согласна. Тебя я люблю за то, что ты такой, как есть, совсем не похожий на меня.
Они шли вдоль речки, около запруды; Петру невольно вспомнилась прогулка с Кларой Фассати, и словно отблеск зари на листве деревьев, возник образ темноволосого юноши — прославленного Карела Гинека Махи.
И Петр, обняв и целуя Еву, шептал:
Стояли чудесные, солнечные дни. Петр так долго пролежал в больнице, а в городке ничего не изменилось! Как всегда, была безлюдна по утрам площадь, как всегда, там ежедневно прогуливался окружной начальник, потом с гомоном пробегали школьники, галантерейщик Гольдман, убеленный сединами, выплывал на тротуар и с трубкой в зубах стоял около своей неказистой лавчонки. У мясных лавок судачили кумушки, лавочник Еждичек проезжал с тележкой, Альма Вальти важно шагал с вилами на плече. У дверей мясника Велебы лежал пес Енерал.