Альма оперся спиной о стену часовни, ругая себя ослом за то, что покинул теплый стог. Надо было забраться поглубже и еще подремать. До чего хочется спать! Да и что делать в такую рань? С постоялого двора «У белого льва» возчики еще не выезжали (они обычно давали Альме глоток водки), пекарня Хлума (там он всегда получал две горячие булки) откроется нескоро, а к Рассати рано идти дочищать хлев.
Еще темно, чертовы петухи запели сегодня ни свет ни заря.
В живодерне, на другом конце города, залаяли собаки. Привидения их потревожили, что ли? Или воры? Да нет, воры туда едва ли сунутся, там столько собак. Да и что возьмешь у живодеров-пустосумов! Недоходное у них ремесло. А может, собаки залаяли на какую-нибудь гулящую, — в жаркую пору эти девки иногда ночуют под деревьями близ живодерни. А иной раз и здесь, у Святого источника.
Ох уж эти потаскушки, думал Альма. Они для тех, у кого мошна набита деньгами, как у барышников. Сколько таких девиц съезжается сюда на ярмарки! Размышляя об этом, Альма покачивал головой. Ему, бедняге, в чем нет удачи, он родился под несчастливой звездой, хорошо ему будет разве что на том свете... Что с ним? Где он? Сидит под стеной часовни? Нет, вот он уже лежит в гробу. Только он не мертвый, нет, мертвый он не видел бы, что вокруг него в большой избе полно людей. А может, он не видит всего этого, а ему только чудится. Не видит, не знает, что здесь и Жанетта. Она принесла цветы, которые нарвала в поле. Жанетта плачет и проталкивается через толпу людей, которые тоже плачут, к его гробу, в руках у нее букет, она кладет цветы Альме на грудь. Как пахнут эти цветы! Пыльца сыплется как золотое зерно... Кой черт, это не зерна, а вши!
Все тело Альмы жжет, словно он горит в огне. Он просыпается, срывает с себя куртку — рубашки у него давно нет, — ругаясь, раскладывает ее на росистой траве и начинает яростно давить вшей. Потом бежит в часовню и моется в чудодейственном источнике.
— Пресвятая дева Мария, ты исцеляешь людей от всякой хвори, избавь меня от вшей! — Альма крестится. — Во имя отца и сына и святого духа. — Знай Альма весь «Отче наш», он прочитал бы эту молитву до конца. Он слышал ее тысячи раз, но разве упомнишь?
— «Да приидет царствие твое. Да приидет царствие твое...» — твердит он. — Аминь, аминь, аминь!
Едва узкой полоской забрезжила утренняя заря, еще не тронув темный небосвод, на котором веселым, ясным светом сияли звезды, — как пекарь ИозеХлум вышел на свой дворик, обнесенный кирпичной оградой.
Только что он с подмастерьями во второй раз посадил в печь хлебы и приготовил тесто для булок. Наступил час передышки. Подмастерьев Хлум отослал поспать, а сам остался бодрствовать.
Он привык спать мало и любил эту недолгую передышку между выпечкой хлеба и сдобных булок. Хлум обычно выходил во двор и очень досадовал, если случалось, что из-за дождя или снега нельзя было наблюдать звезды, глядеть, как они постепенно гаснут, а на востоке возникает из темноты ломаный контур лесов.
Это его родные места, там он родился.
Пекарь снял измазанную мукой шапочку и с минуту постоял.
Как приятен свежий прохладный воздух! В углу двора благоухает смолой высокая поленница дров.
— Эх, хорошо! — потягиваясь, громко произнес Хлум.
Из будки выскочил рыжий пес, подбежал к хозяину и весело завертел хвостом.
— Ну, молодчина, ну, Милорд! — ласково окликнул его пекарь. — Где ты вчера пропадал? Бродяжничаешь? С кого берешь пример? Не с Альмы ли, безобразник?
Милорд визжал и подпрыгивал, радуясь, что хозяин ласков с ним. На его визг из стойла отозвался конь.
Хлум достал деревянной бадьей воды, напился большими глотками, разглядывая свое отражение в воде. Хлуму сорок лет; он коренаст. Крутой лоб и бородка, дрожащие пятна глаз, припаленные жаром брови. Таково уж ремесло хлебопека, — вечно имеешь дело с огнем, как кузнец или литейщик. Пламя, искры, дым обжигают лицо и полуобнаженную грудь, словно на тебя веет дыханием пекла. Брови у пекаря спалены, волосы и борода обгорели.
Хлум плеснул немного воды на землю, словно благословляя наступающий день. На душе у него было легко. И он вполголоса запел:
Так он гудел потихоньку, и было похоже, что на пробужденное деревцо уселся окропленный пчелиный рой.
С радостью и мужской гордостью Хлум подумал о том, что скоро у него будет ребенок — продление его жизни.
Не удержавшись, пекарь заглянул в окно комнаты, где спала жена. Он увидел только контур лампы на стопе, но вполне ясно, словно стоял рядом с Марией и глядел на нее, представил себе, как она тихо спит и улыбается во сне.