— За дело, за дело! — кричит Ливора, нынешний директор цирка. — За дело, мальчики и девицы! Где Альберт, куда он опять запропастился?
— Здесь! — отозвался старший сын Ливоры, названный в честь дяди Альбертом.
И вот вся семья уже устанавливает шапито, забивает колья и натягивает холстину.
— Мама, мам, почему меня крестили Иоганой, а зовут Жанеттой?
— Вечно ты спрашиваешь о том, что давно знаешь! Чисть картошку получше... — «О боже, как летит время! — подумала мать. — Быстрее ветра! И все-таки...»
— Мам, а ты сама придумала песенку «Ганги-данги»?
— Не знаю, девочка, не знаю, о чем ты говоришь, — вздохнула мать.
Неподалеку на траве, около кучи мусора, сидела, обхватив колени руками, рыжая девчонка. Издали она походила на брошенный сверток грязных лоскутков и бумаги.
Жанетта показала на нее.
— Она все ходит за нами, мамочка. А кто она такая?
— Бродяжка, кто ж еще!
— А почему она бродяжка? Потому что все бродит с места на место?
— Потому что... у нее нет своего дома.
— А почему у нее нет своего дома?
— Потому что... потому что... это надо ее спросить!
— Так я пойду, спрошу...
— Никуда ты не пойдешь! Вот заладила, почему да почему! Откуда мне все знать?
— Ты же мама, а мамы все знают. А где наш дом?
— С тобой просто наказание, дочка, — вздохнула мать. — Наш дом вот тут, в фургоне. Дом у человека там, где его родители.
— Значит, мой дом всюду, куда мы едем.
— Всюду, по всей Чехии, — согласилась Ливорова.
— По всей Чехии, — повторила Жанетта и задумалась. — Значит, ты — мама всех чехов?
— Пусть будет так, рассуждалка! — рассмеялась мать, схватила дочку на руки и расцеловала. Потом поставила ее на землю, засучила рукава и сказала строго:
— А теперь, девочка, не ленись, чисть картошку, заработай-ка свой обед.
— Венские газеты вопят, что Балканы — пороховая бочка. Зачем же туда понесло наследника трона? Чтобы бросить горящую спичку? — возмущался Густав, прийдя к Роудному.
— Если бы они могли, конечно, бросили бы! — отозвался Роудный, прохаживаясь по комнате. — Он остановился у окна и по привычке уставился на еврейское кладбище. — Но они не могут, они боятся своих народов и рабочего класса. Поэтому они только провоцируют, изверги!
— А жарища-то какая! — вставил Петр. — Попотеет там Фердинанд.
— Ручаюсь, что больше от страха, чем от жары, — вставил Густав.
— И охота им думать о войне в такую чудесную погоду!
— А о чем еще думать этим просвещенным личностям? Об искусстве?
— Да, в войне для них весь смысл жизни, — согласились все трое.
Впереди были два нерабочих дня: 28 июля приходится на воскресенье, а в понедельник — Петра и Павла, храмовой праздник. Молодежь собиралась прогуляться в соседние деревни. Петр тоже рассчитывал повеселиться с Евой. Но в пятницу от нее пришло письмо, — оба праздничных дня она пробудет в Праге, потому что к ней приедут родители.
В субботу, рано утром, к Хлумовым вошла маленькая женщина. Тетя Анна из Вены! Мария и она кинулись друг другу в объятья, долго обнимались и плакали.
Петр еще в детстве знал все подробности жизни тети Анны, теперь он вновь услышал эту историю большой любви двух юных сердец, а потом несчастного брака Анны и Эмануэля, которым никогда не следовало соединяться.
Тетя Анна приехала ненадолго. Всю жизнь она скучала и все еще скучает по родным местам, по родному языку, но никогда у нее не было времени поехать в такую даль. А если и было время, она его упустила, такая жалость!
— Ты весь в отца, — сказала она, разглядывая Петра. — Его глаза, его лоб, его подбородок. Таким он был, когда вернулся с ученья в Варнсдорфе.
Днем Хлумовы вместе с тетей Анной отправились на кладбище. Они постояли у могилы отца, потом пошли искать склеп Ларина.
— Бывают люди, которым всю жизнь суждена тяжкая работа да грусть на сердце, — сказала Анна, когда они возвращались с кладбища.
Она призналась Марии, что переписывалась с Вавржинцем Ларином с тех пор, как он вернулся в родной город. Ларин писал ей ласковые письма и мечтал увидеть ее. Что не сбылось в молодости, уверял он, может сбыться теперь. Что с того, что они оба старые? Он никогда не забывал о ней, хотя был женат и жил на чужбине, и встретит ее с распростертыми объятиями, как только устроит свой новый дом.
Анне хотелось увидеть этот дом, где его постигла столь страшная участь.
Вилла Ларина стояла за городом, на пригорке, — красивое, нарядное строение. Но на ней словно лежала печать злодейства. Горожане обходили виллу стороной, и никто ее не покупал, никто не хотел даже временно поселиться там, хотя в городе не хватало жилья.